Отчуждение. Роман-эпопея
Шрифт:
— Подвластен, конечно, как всякое существо на этом свете. Я вот хотел как можно хуже, а получилось — лучше не придумаешь. Да, да, не округляйте глаз с расширенными алкоголем зрачками. Постмодерновый модус диалектики, — бегло добавил он. — Если угодно — принцип жизнедеятельности постмодернового Сатаны. Доказательство: я ушел от жены, полагая, что совершаю величайшую глупость, а оказалось — попал в рай. Вникаете? Фурию жену променял на толпы гурий.
С этими словами Сатана снял маску и оказался приятным мужчиной где-то моих лет, с аккуратно подстриженными ухоженными усами, намекавшими на его холостой статус.
Дьявол явно брал верх надо мной.
— Да, — сказал я, призадумавшись, — рушатся браки. Да что браки… Диалектика дает трещину. Империя рухнула на наших глазах. Мы с вами обломки империи, с чем вас и поздравляю.
— Мне наплевать на империю. К тому же знаете, в мутной воде иной раз такая рыбка попадается… Не жалуюсь.
— Это называется «после меня хоть потоп». Не очень гуманно. И где же это, в каком-таком аккуратном медресе учат на Дьявола?
— На философском, разумеется. Сатана — это призвание, а не профессия; но образование у Сатаны должно быть философское. Чего тут темнить…
— Я восхищен дерзостью мысли, — промямлил я.
— Меня зовут Вадим, — сказал Сатана, учтиво отводя мой комплимент.
— Меня тоже, — не удивился я. — И я тоже ухожу от жены. И тоже в рай хотелось бы. И я тоже заканчивал философский… Хотя, строго говоря, уходит она от меня. А это что такое? — ткнул я пальцем в поникшие уши.
— Так сегодня же Хеллоуин, день всех святых, вот мне и досталось это чучело.
— Дьявол — он что, теперь тоже числится в списках святых? Интересно, под каким номером? — Мой собеседник с неподражаемым равнодушием пожал
плечом. — Знаешь, как это все называется? — интригующе спросил я.
— Как?
— Отчуждение от мира темных сил. Мне даже туда дороги нет. Хотя у меня накопилось немало претензий к дьяволу.
— Интересно было бы услышать.
— Прежде всего я считаю бессмысленным утверждение, будто рукописи не горят и что не надо ни о чем просить сильных мира сего, дескать, сами все принесут на блюдечке с голубой каемочкой (кстати, эти блюдечки — милая пошлость, типичное мещанство, но отменный поэтический образ, вы не находите?). Совершеннейшая чушь. Две глупости подряд. Горят и не принесут. У вас есть рукописи?
— Нет. Мне незачем писать, я обеспеченный человек.
— Какая дьявольски интересная постановка вопроса… Жаль, что обеспеченный Лев (я имею в виду Толстого, конечно) ничего об этом не подозревал. Деньги украли у вас талант, говорите? Жаль. Сейчас бы спалили вашу писанину, и можете мне поверить, что этот невинный эксперимент впечатлил бы вас. Очень жаль, что вы не пишете: это большая потеря для литературы.
— Не спеши разочаровываться. Давай дружить: хотим как лучше — смотришь, получится какая-нибудь дрянь. Благие намерения, того и гляди, приведут в ад. Что скажешь? В рай попадают с гнусными, бредовыми помыслами. Аминь.
Я не слышал в своей жизни ничего более божественного, чем эта глубокая галиматья, и с восторгом бросился на грудь своему новому приятелю Сатане.
— А у тебя жена была красивая? — поинтересовался я у Вадима-Сатаны, как у старого доброго знакомого.
— Красивая, — ответил он и вытащил ее фото из дорогого бумажника рыжей кожи,
— Вот это да! — изумился я, хмелея и трезвея одновременно.
С фотокарточки мне улыбалось лицо Лоры, моей потрясающей любовницы или моей сладкой возлюбленной, как сказал бы Соломон (не мой папенька, понятное дело, а тот старец, десятитысячелетний юбилей которого где-то рядом, вот-вот; надо бы отметить). Все получилось как нельзя лучше: я и любовницу сохранил, и друга-приятеля приобрел. То, что произошло «однажды», было очень удачненько.
На прощание я спросил:
— А у тебя сестра есть?
— Нет, у меня есть дочь.
— Это я знаю, — ляпнул я.
— Откуда это вам известно, позвольте полюбопытствовать? — прищурился от дыма сигареты Вадим, теребя уши Сатаны.
— Это же дважды два: если есть жена, то, вполне вероятно, должна быть и дочь.
— Почему же не сын, например?
— Ты от жены ушел? Ушел. Значит, она сильная женщина. От слабых не уходят: с ними так легко быть сильным. Раз твоя жена сильная женщина, следовательно, она должна передать свои достоинства по женской линии. Природа любит закреплять признаки жизнеспособной породы. Генетика — слышал что-нибудь об этой строгой науке? Вот жена и родила тебе дочь.
— Ты хочешь сказать, что у меня нет сына потому, что я слаб и мне нечего передать потомству по мужской линии? Разве я так уж неинтересен матушке-природе?
— Нет, я за диалектику в таком модусе: у тебя была сильная жена. О тебе мы сейчас не говорим; кто знает, возможно, следующие двое ваших детей были бы мальчиками…
— В этом что-то есть, конечно.
— Есть, есть. В этом есть крупица истины. А вот сестра — это совсем другое дело. Если ей повезло с братом — на ней природа отдыхает. А если нет… Сестры, брат, существа капризные. Хочешь, я познакомлю тебя со своей сестрой?
— Зачем?
— Из лучших побуждений.
— А-а, ну тогда валяй.
Чтобы понять смысл и содержательность моего восклицания (я, помнится, возопил «вот это да-а!», когда по моим глазам резануло изображение роковой Лоры, улыбавшейся мне своей секретной улыбкой), надо вернуться на несколько лет назад, если уж точкой отсчета в моей биографии делать забавную встречу с лжесатаной (хотя я предпочитаю иную точку отсчета, а именно: начало).
Однажды я заглянул к своей сестре на работу (КБ в НИИ (NB: не путать Конструкторское Бюро с Коллективным Бессознательным), кажется, что-то научное, связанное то ли с холодильниками, то ли с мясорубками), увидел ее очаровательную коллегу — и обомлел. Это была Лора. В этой замужней женщине было столько кошачьего шарма, столько шаловливого мур-мура, столько призывной ленивой грации, открыто говорящих о том, чего жаждет обольстительница, что не заметить всего этого было, в конце концов, неприлично. Где-то даже отдавало хамством. И я, разумеется, решительно обратил внимание на ее страдания, хотя в ее призывности был легкий перебор, что покоробило мое чувство вкуса.