Отцовский штурвал (сборник)
Шрифт:
Светлана поискала место, где можно было бы подойти к самолету, но распадок круто обрывался вниз. По дну расщелины бежал ключ, вода выбивалась откуда-то из-под камня.
Чуть ниже самолета, поперек расщелины, точно мостик, лежала огромная сосна. Светлана спустилась вниз и начала перебираться по сосне на другую сторону. Оставалось совсем немного, когда она поскользнулась и, ломая ветки, полетела вниз. Снова спас сук, за который зацепилась куртка. Тотчас сдавило грудь, воротник врезался в шею, стало трудно дышать. Светлана подергала ногами, кое-как развернулась, ухватилась рукой за ствол,
Очнулась почти сразу, сверху прямо на нее длинно летел дождь, где-то рядом, под мхом, глухо журчала вода. Она пошевелилась, мох был мягкий, глубокий. Под ней, где-то в глубине, захрустели камни. Тогда она решила не двигаться. Полежав немного, Светлана дослала ракетницу, взвела курок. Выстрел прозвучал негромко, звук растворился, пропал между деревьями. Она полежала еще немного, прислушалась. По ее подсчетам, до реки было с полкилометра, она знала, выстрел в тайге слышен далеко. Достала из ракетницы пахнущий сероводородом патрон, зарядила и стала ждать. Минут через двадцать внизу послышались крики, она подняла ракетницу, выстрелила вновь.
– Вот она! – крикнул сверху Федя Сапрыкин.
Светлана приподнялась, увидела встревоженное лицо Сапрыкина, который смотрел на нее. Чуть ниже, вытирая рукавом лицо, подходил Гриша-тунгус. Сапрыкин, напружинившись, стоял рядом с корнем упавшей сосны, смотрел на самолет. Лицо у него было бледное, он молча шевелил губами. Гриша спустился в расщелину, следом за ним, подминая ветки, сполз Сапрыкин.
– Ну вот, не было печали. Зачем полезла? – ворчал он. – Елочка тебя спасла, не то хуже было бы.
Он помог Светлане подняться, и они подошли к летающей лодке. Гриша обошел вокруг, заглянул в кабину. На дне кабины росла трава. Сапрыкин с другой стороны хотел залезть в самолет, ухватился за стойку крепления двигателя, но тот неожиданно зашатался и, ломая обшивку, упал на землю.
– Давно лежит, – заметил Федор, – сгнил уже весь. Чей бы это мог быть?
Гриша просунул руку внутрь кабины, достал из-за приборной доски какой-то пакет, который тут же под руками распался на мелкие кусочки. Под тканью оказалась перкаль, но Гриша не стал разворачивать, он заметил на борту еле заметные цифры, отошел немного в сторону, чтобы лучше рассмотреть.
– Не может быть, – прошептал он. – Это же Сушков!
Вскоре из лагеря пришли другие парашютисты, они помогли Светлане добраться до больного. Вечером поисковая партия вернулась в Рысево.
ПОСЛЕДНЕЕ ПИСЬМО СУШКОВА
Через располагающуюся перкаль виднелась дерматиновая сумка. Она была застегнута на ремешок. Глухарев потянул за него, дерматин расползся. Сквозь сетку прогнившей ткани глянули желтые, похожие на спекшийся пирог самолетные формуляры. В сумке оказалась еще одна, вздутая изнутри, кожаная папка. Глухарев отложил ее в сторону, вытащил бортовой журнал. Перелистывая страницы, отыскал записи,
Глухарев остановился на последней. Даты не было. Эго было письмо Павлу Михайловичу Жигунову.
«Павел, я никогда не писал тебе и не думал, что придется. Сегодня мы уходим вниз по реке. Пишу это в надежде, что самолет обнаружат раньше нас. Паша, я улетел, не повидав тебя, ты был как раз в отпуске. А мне так нужно было поговорить с тобой. Я думаю, ты поймешь, ты всегда понимал меня. Паша, мне стыдно перед Бурковым, стыдно перед тобой, перед всем светом. Но что я мог поделать с собой, если это сильнее меня. Я люблю ее и, возможно, за это расплачиваюсь.
P. S. Павел Михайлович, держись подальше от Худоревского. Когда мы вылетали из Бодайбо, к бортмеханику подошла женщина и попросила передать Худоревскому посылку. Мы случайно вспомнили про нее, решили открыть, думали, что в ней есть съестное. А там оказалось золото. Кругом золото, а жрать нечего. Будь оно проклято!
Сейчас потихоньку трогаемся. Ждать больше нельзя. Пока есть силы, надо идти. Никифор смастерил мне костыли. Река спала. Самолет наш оказался в распадке под кустом, далеко от воды. Лежит на боку, под ним камни, галька, рядом течет ключ.
Формуляры и папку Изотова оставляю в самолете. Все, что осталось от человека. Вспомнились слова Изотова, оброненные им накануне. Вроде того, что мы ничего не принесли в этот мир и ничего не унесем с собой. Насчет первого я сильно сомневаюсь. Ведь что-то мы делали на этой земле. Строили, искали, летали. А насчет второго верно – ничего с собой не возьмешь. Все остается детям…»
– И это все? – спросил Жигунов. – Куда же они делись?
– Я, кажется, догадываюсь, – посматривая в окно, сказал Гриша. – Они сплавляться решили, а чуть ниже порог. О нем они не знали. Плот в щепки – они под воду. А Лохов застрелился. Во время войны неподалеку от этого места натолкнулись на него. Рядом лежал заржавевший пистолет. Думали, что дезертир.
– Они даже не знали, что уже началась война, – ошеломленно сказал Сапрыкин.
– Да, не знали, – подтвердил Глухарев. Он взял кожаную папку, положил к себе в портфель. – Эти документы надо показать изыскателям, они тут трассу под железную дорогу ищут. Авось пригодится.
– Маме надо позвонить, – размазывая по щекам слезы, сказала Светлана. – Столько лет прошло. Столько лет!
Глухарев быстро глянул на сидевшего в углу Буркова, тот согласно кивнул головой.
– Надо, конечно. И Ченцова вызвать. У него это дело, надо думать, самое долгое.
Бурков поднялся и, тяжело ступая, пошел к Погодину. Было слышно, как тонко, словно жалуясь, скрипят под ним доски.
ОПЕКУН
В середине января, возвращаясь спецрейсом из Жиганска, мы сели на ночевку в Витиме. Я только разобрал постель, как пришел мой командир Алексей Добрецов и подал радиограмму: «Второму пилоту Осинцеву срочно вылететь на базу…» Я не поверил тому, что там было написано, начал читать снова, но неожиданно буквы пустились вскачь, до сознания дошло – умерла мать.