Отцы и дети
Шрифт:
– Стреляй, Ники. Пугни ее. Она прыгнет. И ты опять стреляй, - сказала Труди. Для нее это была длинная речь.
– У меня только два патрона, - сказал Ник.
– Дрянь этакая, - сказал Билли.
Они сидели, прислонившись к дереву, и молчали. Нику было легко и радостно.
– Эдди говорит, он придет ночью спать к твоей сестре Дороти.
– Что-о?
– Он так сказал.
Труди кивнула.
– Он только того и ждет, - сказала она.
Эдди был их сводный брат. Ему было семнадцать лет.
– Если Эдди, Гилби придет ночью и посмеет хотя бы заговорить с Дороти, знаешь,
– Ник взвел курок и, почти не целясь, потянул его, всаживая заряд в голову и грудь этому ублюдку Эдди.
– Вот так. Вот как я его убью.
– Тогда лучше ему не ходить, - сказала Труди.
– Пусть лучше глядит в оба, - сказал Билли.
– Он хвастает, - говорила Труди, - только ты его не убивай. А то попадешь в беду.
– Вот так и убью, - сказал Ник. Эдди Гилби лежал на земле, и грудь его размозжило выстрелом. Ник гордо поставил на него ногу.
– Я сниму с него скальп, - сказал он с торжеством.
– Нет, - сказала Труди, - это нехорошо.
– Сниму скальп и пошлю его матери.
– Его мать умерла, - сказала Труди.
– Не убивай его, Ники, не убивай ради меня.
– Сниму скальп, а тело выброшу собакам.
Билли не на шутку встревожился.
– Пусть глядит в оба, - сказал он угрюмо.
– Собаки его в клочки разорвут, - сказал Ник, с удовольствием представляя себе эту картину. Потом, оскальпировав ублюдка Эдди, он привалился к дереву и холодно смотрел, как собаки терзают Эдди, но споткнулся и упал, а Труди крепко обнимала его за шею, чуть не душила и кричала:
– Не убивай его, не убивай, не надо, Ники! Ники! Ники!
– Что с тобой?
– Не убивай его!
– Я должен его убить.
– Он просто хвастун.
– Ладно, - сказал Ник.
– Так и быть, не убью, только чтоб не подходил близко к дому. Пусти меня.
– Вот и ладно, - сказала Труди.
– Хочешь теперь? Мне теперь так хорошо.
– Пускай Билли уйдет.
Ник убил Эдди Гилби, потом пощадил его и чувствовал себя мужчиной.
– Ступай, Билли. Ты все время торчишь около нас. Уходи.
– Черти, - сказал Билли.
– Надоело мне это. Мы зачем пришли? Охотиться или нет?
– Можешь взять ружье. Там остался один патрон.
– Ладно. Уж я достану ту черную.
– Я тебя тогда позову, - сказал Ник.
Прошло довольно много времени, а Билли все не возвращался.
– Как, по-твоему, будет у нас ребенок?
Труди скрестила свои смуглые ноги и прижалась к Нику.
Что-то в Нике отошло куда-то очень далеко.
– Не думаю, - сказал он.
– Будет, ей-богу, будет.
Они услышали, как выстрелил Билли.
– Интересно, убил или нет.
– Наплевать, не ходи, - сказала Труди.
Билли вышел из-за деревьев. Он держал ружье на плече и нес черную белку за передние лапы.
– Смотри!
– сказал он.
– Большая, больше кошки.
– Где ты ее убил?
– Там, дальше. Увидел, как она прыгнула.
– Пора домой, - сказал Ник.
– Нет еще, - сказала Труди.
– Мне нужно вернуться к ужину.
– Ну что ж. Ладно.
– Пойдешь на охоту завтра?
– Ладно.
– Белку можешь взять себе.
– Ладно.
– Выйдешь
– Нет, не выйду.
– Тебе хорошо?
– Хорошо.
– Ну, вот и ладно.
– Поцелуй меня, - сказала Труди.
Теперь, когда он ехал по шоссе в автомобиле и темнота надвигалась все ближе и ближе, Ник перестал думать об отце. По вечерам он никогда о нем не думал. Вечер всегда принадлежал одному Нику, и в это время он чувствовал себя хорошо только в одиночестве. Отец возвращался к нему осенью или ранней весной, когда в прерии появлялись бекасы, или когда он видел кукурузу в копнах, или озеро, или лошадь, запряженную в шарабан, когда он видел или слышал диких гусей, или когда сидел в засаде на уток; или вспоминая о том, как однажды в сильную вьюгу орел упал на прикрытый полотном капкан и пытался взлететь, хлопая крыльями, но зацепился когтями за полотно. Отец вставал перед ним неожиданно в запущенных фруктовых садах, на свежевспаханном поле, в зарослях кустарника, на невысоких холмах, или когда он ходил по сухой траве, колол дрова, носил воду, возле мельниц, на плотинах и всегда у костра. Города, в которых жил Ник, были уже не те города, которые знал его отец. После пятнадцати лет у него не осталось ничего общего с отцом.
В морозы борода у отца покрывалась инеем, а в жаркую погоду он сильно потел. Ему нравилось работать в поле на солнце, потому что это была его добрая воля, и он это любил, а Ник - нет. Ник любил отца, но не выносил его запаха, и один раз, когда ему дали надеть отцовское белье, которое село и уже не годилось отцу, Нику стало до того противно, что он спрятал белье под двумя камнями в ручье и сказал, что потерял его. Когда отец заставил его надеть белье, он сказал отцу, в чем дело, но отец ответил, что белье только что из стирки. Так оно и было. Ник попросил отца понюхать, он сердито понюхал и сказал, что белье чистое и свежее. Когда Ник вернулся с рыбной ловли и сказал, что потерял белье, его высекли за то, что он говорит неправду.
После этого, зарядив ружье, он долго сидел у отворенной двери дровяного сарая и, взведя курок, смотрел на отца, который читал на крыльце газету, и думал: "Я могу выстрелить в него. Разнесет в клочья". В конце концов он почувствовал, что гнев его проходит, и ему стало как-то противно вот это самое ружье, подаренное отцом. Потом, хотя уже стемнело, он ушел в индейский поселок, чтобы отделаться от этого запаха. Из всей его семьи только от одной сестры пахло приятно. Со всеми остальными он избегал соприкасаться. Это чувство притупилось, когда он начал курить. И прекрасно. Такой острый нюх годится для охотничьей собаки, а человеку он ни к чему.
– Папа, расскажи про то, как ты был маленький и охотился с индейцами.
– Не знаю, право, как тебе рассказать.
Ник удивился. Он и не заметил, что сын уже проснулся. Он посмотрел на сидящего рядом мальчика. Он не ощущал его присутствия, а мальчик не спал. "Когда же он проснулся?" - подумал Ник.
– Мы по целым дням охотились на черных белок, - сказал он.
– Мой отец выдавал мне по три патрона в день и говорил, что это приучит меня целиться, а не палить весь день без толку. Я ходил с мальчиком индейцем, которого звали Билли Гилби, и с его сестрой Труди. Одно лето мы охотились почти каждый день.