Отцы-основатели. Весь Саймак - 7.Игра в цивилизацию
Шрифт:
Взяв бумаги, я стал тасовать их.
Команду можно было бы вышвырнуть из корабля хоть сейчас. Я мог взлететь без них, и они ничего, совершенно ничего не могли бы поделать.
Более того, я мог улететь совсем. Это был бы, разумеется, законный, но подлый поступок. Теперь, когда они стали честными и благородными людьми, они бы склонились перед законом и дали бы мне возможность улететь. И винить им было бы некого, кроме самих себя.
Я долго сидел и думал, но мысли мои снова и снова возвращались к прошлому; я вспоминал, как Блин попал в переделку на одной планете в системе Енотовая шкура, как Док
В дверь постучали.
Это был Док.
— Тебя тоже распирает от честности? — спросил я его.
Он содрогнулся:
— Только не меня. Я отказался.
— Это та же бодяга, которую ты тянул всего дня два назад.
— Неужели ты не понимаешь,— спросил Док,— что теперь станет с человечеством?
— Конечно понимаю. Оно станет честным и благородным. Никто никогда не будет ни обманывать, ни красть, и станет не жизнь, а малина...
— Все подохнут от тяжелой формы скуки,— сказал Док.— Жизнь станет чем-то средним между бойскаутским слетом и дамскими курсами кройки и шитья. Не станет шумных перебранок, все будут вести себя до тошноты вежливо и прилично.
— Значит, твои убеждения переменились?
— Не совсем, капитан. Но ведь так же нельзя. Все, чего достигло человечество, было добыто в процессе социальной эволюции. Мошенники и негодяи необходимы для прогресса не меньше, чем дальновидные идеалисты. Они как человеческая совесть, без них не проживешь.
— На твоем месте, Док, я бы не слишком беспокоился о человечестве. Это великое дело, и не нашего оно ума. Даже слишком большая доза честности не искалечит человечества навеки.
А вообще-то мне было все равно. Меня одолевали совсем другие заботы.
Док подошел ко мне и сел рядом на койку. Он наклонился и постучал пальцем по документам, которые я все еще держал в руках.
— Я вижу, ты уже решил,— сказал он.
Я уныло кивнул:
— Да.
— Я так и знал.
— Все предусмотрел. Вот почему ты переметнулся.
Док энергично покачал головой:
— Нет. Поверь мне, капитан, я страдаю не меньше тебя.
— Куда ни кинь, все клин,— сказал я, тасуя документы,— Они летали со мной по доброй воле. Разумеется, контракта они не возобновили. Но это и не нужно было. Все было понятно само собой. Мы все делили поровну. Не менять же теперь наших отношений. И по-старому быть не может. Если бы мы даже согласились выкинуть груз, взлететь и никогда больше не вспоминать о нем, все равно так просто не отделаешься. Это засело в нас навсегда. Прошлого не вернешь, Док. Его похоронили. Разбили на куски, которые нам теперь уже не склеить.
У меня было такое чувство, будто я истошно кричу. Давно уж мне не было так больно.
— Теперь они совсем другие люди,— продолжал я,— Они взяли да переменились, и прежними они больше никогда не будут. Даже если они снова станут, какими были, все пойдет не так, как прежде.
Док подпустил шпильку:
— Человечество поставит тебе памятник. За то, что ты привезешь машины, тебе поставят памятник, может, даже на самой Земле, где
Я вскочил и стал бегать из угла в угол.
— Не хочу я никаких памятников. И машины я не привезу. Мне нет до них больше никакого дела.
Я жалел, что мы вообще нашли эту силосную башню. Что она мне дала? Из-за нее только лучшую команду потерял и лучших на свете друзей!
— Корабль мой,— сказал я.— Больше мне ничего не надо. Я довезу груз до ближайшего пункта и выброшу там. Хэч и все прочие могут катиться ко всем чертям. Пусть их наслаждаются своей честностью и честью. А я наберу другую команду.
Может быть, подумал я, когда-нибудь все будет почти как прежде. Почти как прежде, да не совсем.
— Мы будем продолжать охотиться,— сказал я,— Мы будем мечтать о куше. Мы сделаем все, чтобы найти его. Все силы положим. Ради этого мы будем нарушать все законы — и божьи, и человеческие. И знаешь что, Док?
— Не знаю.
— Я надеюсь, что куш нам больше не попадется. Я не хочу его находить. Я хочу просто охотиться.
Мы помолчали, припоминая те дни, когда охотились за кушем.
— Капитан,— сказал Док,— меня ты возьмешь с собой?
Я кивнул. Какая разница? Пусть его.
— Капитан, помнишь те холмы, в которых живут насекомые на Сууде?
— Конечно. Разве их забудешь?
— Видишь ли, я придумал, как в них проникнуть. Может, попробуем? Там на миллиард...
Я чуть было не проломил ему голову.
Теперь я рад, что этого не сделал.
Мы летим именно на Сууд.
Если план Дока сработает, мы еще, может быть, сорвем куш!
ОПЕРАЦИЯ «ВОНЮЧКА»
Я сидел на заднем крыльце своей лачуги, держал в правой руке бутылку, в левой — ружье и поджидал реактивный самолет, как вдруг за углом хижины подозрительно оживились собаки.
Я наспех отхлебнул из бутылки и неловко поднялся на ноги. Схватил метлу и обошел вокруг дома.
По тявканью я понял, что собаки загнали в угол скунса, а у скунсов и так от реактивных самолетов поджилки трясутся, нечего им докучать без нужды.
Я перешагнул через изгородь там, где она совсем завалилась, и выглянул из-за угла хижины. Уже смеркалось, но я разглядел, что три собаки кружат у зарослей сирени, а четвертая, судя по треску, продирается прямо через кусты. Я знал, что если сразу не положу этому конец, через минуту нечем будет дышать — скунс есть скунс.
Я хотел подобраться к собакам незаметно, но то и дело спотыкался о ржавые консервные банки и пустые бутылки и тут же дал себе слово, что утром расчищу весь двор. Я и раньше часто собирался, да как-то руки не доходили.
Я поднял такой шум, что все собаки удрали, кроме одной — та завязла в кустах. Я хорошенько примерился и с удовольствием огрел ее метлой. Надо было видеть, как она оттуда выскочила,— тощая такая собака, шкура на ней обвисла, того и гляди, собака из нее выпрыгнет.
Собака взвыла, зарычала, вылетела, как пробка из бутылки, и метнулась мне прямо под ноги. Я пытался устоять, но наступил на пустую бутылку и постыдно шлепнулся на землю. Я так расшибся, что света божьего не взвидел, а потом никак не мог прийти в себя и подняться на ноги.