Отцы
Шрифт:
— Да не кричи так, опомнись, — ответила Фрида.
Невестка оборвала ее:
— Уж не собираешься ли ты читать мне наставления? Сию минуту выгони этого молодца! Сию же минуту, или я закричу! — Она уже кричала: — Какая безответственность! Какая низость! Я закричу, говорю тебе… Я за-кри-чу-у-у!..
Фрида вышла из комнаты. Это уже чересчур. С яростью хлопнула она дверью. Из комнаты донесся дикий вопль. Но Фриду теперь ничто не трогало. Она вернулась на кухню.
Эмиль Хардекопф встал.
— Я пойду, — сказал он. — Всегда она закатывает такие
— Она на сносях, — сказала Фрида. — Куда ты пойдешь? Что ты собираешься делать?
— Сам еще не знаю.
У Фриды было отложено несколько марок. Она собиралась купить сынишке пальто и маленькому Эдмонду новые штаны: мальчик вырос из всех своих костюмчиков.
— Вот шесть марок, возьми их. И сюда больше не являйся, а приходи в нашу лавку. Карл открыл на Валентинскампе табачный магазин. Днем я почти всегда там сижу. Только, прежде чем зайти, все-таки удостоверься, там ли я.
Эмиль сунул деньги в карман.
— Большое спасибо, Фрида. Ты меня спасаешь.
У дверей она спросила его:
— Ну, а мальчика своего ты не хочешь повидать?
— А где он?
— На сквере, тут, на Розенштрассе. Совсем рядом. Пройди двором: так ближе.
И Эмиль Хардекопф ушел.
«Какое несчастье, — думала Фрида. — Какое несчастье! Куда девалась Анита? Бросила его, наверное… А у меня еще их ребенок на шее… Если бы мама все это знала! Ведь он буквально умирал с голоду…»
2
Людвиг отвез жену в родильный дом. Последние несколько дней были более чем бурными. Гермина беспрерывно хлопалась в обморок. Людвиг чуть не валялся в ногах у сестры, умоляя ее сжалиться. Гермине не хотелось ложиться в клинику. Но Фрида была неумолима. Людвиг всегда был ее любимцем, ради него она готова и сейчас и впредь на многие жертвы, но с этой женщиной она больше под одной кровлей жить не желает.
— С меня довольно, — заявила она. — Сыта по горло. После родов ищите себе другую комнату. Забастовка кончилась, и ты опять зарабатываешь. Изволь сам кормить свою семью. А с меня хватит! Хва-тит! Раз и навсегда.
— Почему ты все же впускаешь в дом всяких бродяг? — укоризненно спросил Людвиг. — Ведь это и в самом деле странно.
— Мой милый Людвиг, об этом уж предоставь судить мне!
— Ты спроси у нее: кого это она принимала? — подзуживала Гермина, бросая выразительные взгляды на Карла Брентена.
— Верно, кто был этот бродяга? — вторил жене послушный муж.
— Этот «бродяга» был твой брат Эмиль, если ты хочешь знать! — крикнула, вспылив, Фрида.
Карл Брентен, свидетель этой сцены, смотрел на свою жену во все глаза. Такой он ее еще не видел. Он никогда и не подозревал, что Фрида может быть столь решительной и твердой. Черт возьми, вот когда в ней сказалась истинная дочь старой Паулины! Он вполне одобрял ее решение и всячески ее поддерживал: он хочет жить у себя дома своей семьей, к тому же он не собирается весь век кормить еще и Людвига с супругой: пусть Гермина рожает в родильном доме.
—
— Карл одолжит тебе, — ответила Фрида.
Карл Брентен сказал ворчливо:
— Так, правильно: люди рожают детей, а я выкладывай денежки.
Все же он согласился, но под условием, что после родов Гермина и Людвиг немедленно выедут.
— Ты ведь достаточно зарабатываешь, — взвизгнула Гермина.
— Но вовсе не затем, чтобы тебя кормить, — возразил ей Карл.
Гермина Хардекопф закатила глаза и упала в обморок, но все же успела крикнуть:
— Хороши социал-демократы!..
И вот она наконец в родильном доме. Карлу Брентену это обошлось в шестьдесят марок.
Эмиль Хардекопф едва ли не ежедневно стал наведываться в лавку на Валентинскампе, чтобы запастись сигаретами и перехватить деньжат. Все, что Фрида раньше ухитрялась припрятать для себя, переходило теперь в карман брата. И еще кое-что в придачу, так что при подсчете выручки в конце недели у Карла Брентена вытягивалось лицо, и он никак не мог понять, почему при сравнительно неплохом обороте столь невелик доход.
Фрида узнала от Эмиля, что в один прекрасный день его Анита как в воду канула. Она утащила с собой все, что у них было, и, кроме того, всюду, где можно, назанимала денег. Эмиль решил наняться на какое-нибудь судно, идущее в Америку. Он заявил, что в Германии для него все пути заказаны.
— А сын? — спросила Фрида. — О нем ты подумал? Его он, конечно, не может взять с собой!
— Значит, я обязана его растить, — так, что ли?
— Да, пожалуй.
— Почему же я «обязана»? Об этом речи не может быть.
Эмиль сказал, что другого выхода он не видит.
— Ну, значит, придется отдать ребенка в сиротский дом, — сказала Фрида.
Если она так бессердечна, то ребенка, конечно, придется отдать в сиротский дом, ответил Эмиль Хардекопф.
— Как вам только не стыдно! — воскликнула Фрида в сердцах. Слезы готовы были брызнуть у нес из глаз. — Вы не стоите того, чтобы иметь детей.
Эмиль курил сигарету, пуская дым через ноздри, и молчал.
На нем был старый, еще вполне приличный пиджак Карла. Фрида снабдила его также верхней рубашкой, галстуком и парой полуботинок, — вещи, которых муж ее вряд ли хватится.
— Я должен сегодня уплатить за квартиру, — сказал Эмиль.
— Ты так и не собираешься искать работу? — спросила сестра.
— Я не могу найти никакой работы, — ответил он, разглядывая свою сигарету.
— Деньги я даю в последний раз, — решительно сказала Фрида. — Больше не могу. Карл и так уже заметил. Наши доходы не бог весть какие, и мои «комбинации» рано или поздно откроются.
Он молча сунул в карман пять марок.
— Не разживусь ли я у тебя пачкой «Куки»?
Да, Эмиль Хардекопф опять уже настолько «оперился», что курил только папиросы определенной марки, а не первую попавшуюся дрянь. Небрежным жестом он сунул в карман пачку «Куки». Раньше он хоть говорил «спасибо». Теперь же считал это совершенно излишним.