Отдаляющийся берег. Роман-реквием
Шрифт:
— Сам не пробовал, — уклончиво сказал я, не глядя на него. — Говорят, неплохой. Гейдар Алиев лишь «Апшерон» и пьёт, сам видел.
— Ну, ты даёшь, — усмехнулся Армен. — Я ведь о стихах.
Ситуация сложилась щекотливая. Помявшись, я сказал:
— Знаешь, в 59-м году, когда Сильва Капутикян приехала в Карабах, мой отец учился в десятом классе. По его словам, она как раз тогда и написала это стихотворение. Сама сказала про это на встрече со школьниками.
Мне показалось, Армен смутился. Но его замешательство длилось долю секунды.
— Ну и ну, — как ни
— Конечно.
— Говоришь, «Апшерон» неплохой коньяк? — Меня уже не удивляло, что он поминутно перепрыгивает с темы на тему. Он потёр ладони. — А ну налей, поглядим. Сталин тоже писал стихи. «Распустилась роза, нежно обняла фиалку, и жаворонок заливается под облаками».
На следующий день к концу работы Армен появился в редакции. Он был не один. С девушкой, увидав которую, я непроизвольно поднялся со стула и, заворожённый поразительной её красотой, так и обмер на месте.
Армен заприметил это и тотчас воодушевился. Девушке было с виду лет семнадцать-восемнадцать, белое под стать белейшей её коже платье туго обтягивало тонкий стан. Золотистые с каштановым отливом блестящие волосы мелкими волнами падали на плечи, тонкие стрелы бровей, красивый нос с чувственными ноздрями, алые, живописно очерченные и слегка припухлые губы дополняли картину. Глаза же… синие её глаза по-весеннему нежно лучились, устремляясь то на меня, то на Армена.
— Лавна чэ, шан агджикы? [1] — по-армянски сказал Армен.
— Лавикна [2] , — согласился я, всё ещё не в силах оторвать от неё глаз.
— Что он говорит? — девушка с улыбкой посмотрела на меня; особую прелесть придавал ей жемчужный ряд зубов, особенно же — два передних, как у Орнеллы Мути, едва приметной щербинкой.
Ответить я не успел. Армен подошёл ко мне и, приобняв за плечи, торжественно представил девушку:
— Махмудова Рена, студентка третьего курса медицинского института, первая красавица Баку.
1
Лавна чэ, шан агджикы? (арм.). — Хороша, нет, чертовка?
2
Лавикна. (арм.) — Хорошенькая.
Рена негромко рассмеялась и, сияя лучистыми своими глазами, протянула мне слабую руку. Я не хотел какое-то время выпускать её нежные холодные пальцы с перламутровыми ногтями и, не мигая, взирал на неё, словно стремился навсегда запечатлеть колдовскую прелесть этого светозарного лица с его девичьим, немного даже детским выражением.
— Да отпусти ты её руку, — рассмеялся Армен; он получал видимое удовольствие
Рена села напротив меня, по ту сторону стола, закинув ногу на ногу, как бы намеренно демонстрируя гладкие, будто выточенные как мрамор, колени.
— Садитесь, чего вы стоите? — певуче произнесла она, взглядом убеждая подчиниться. Как будто, чтобы непринуждённо чувствовать себя в собственном кабинете, требуется чьё-то позволение либо понуждение.
Она откинула голову назад, волосы взметнулись и сызнова легли волнами на плечи.
— Ты не против, если я позвоню в Ереван? — спросил Армен и, не дожидаясь ответа, подтянул к себе телефон, достал из кармана записную книжку и положил на стол. — Смею надеяться, ваш теле-радио комитет не бедствует и государство не обанкротится от одного — двух моих звонков.
— Звони, о чём речь? — кивнул я и, чтобы не стеснять его, вышел из кабинета.
Шефа не было, должно быть, ушёл домой. Редактор отдела последних известий Лоранна Овакимян — лет около тридцати, высокая, стройная, совершенно не похожая на армянку, — склонившись над столом и упрямо сжав чувственные губы, редактировала текст. Сложением она смахивала на Мадонну, да и волосы у неё были рыжеваты, как у этой заокеанской звезды. Ходили слухи, будто прежний главный редактор, одно время без памяти в неё влюблённый, посвятил ей множество стихов.
Я как-то не вполне серьёзно поинтересовался, насколько правдива эта история. Лоранна не подтвердила, но и не опровергла слухов и со смехом сказала: «Влюблённый старикан — одно из величайших недоразумений природы».
Теперь этот прежний главный редактор уже с месяц является к концу дня в угловую Аринину комнатку и, устроившись поудобней, диктует свои мемуары.
— Что это у тебя за девица? — не отрываясь от работы, издалека начала Арина.
Прежний шеф обернулся и, увидев меня в дверях, вежливо поприветствовал.
— Знакомая твоего задушевного друга Армена, — сказал я. — Ещё вопросы?
Арина выкатила на меня большущие чёрные глаза, но смолчала.
— Мне-то показалось, он эту девицу тебе привёл. — Она всё-таки не сдержалась и куснула меня.
— Да, есть у него такая мыслишка, — равнодушно подтвердил я. — Тебе она что, не по вкусу?
— Эффектная девушка, — вмешалась Лоранна. — Они до тебя зашли сюда, Армен сказал, что она азербайджанка, в медицинском учится. Редкая красавица, настоящая топ-модель. Я женщина и то диву далась. А ещё Фета вспомнила: «Есть ночи зимней блеск и сила, есть непорочная краса».
— Где этот изменник нации её выискал? — полюбопытствовала Арина и, встав из-за стола, подошла к нам. — Извините, Самвел Атанесович, я подустала, — бросила она через плечо. — Того гляди давление подскочит.
Лоранна прыснула — знала, только лишь Арине расхочется печатать, у неё тут же подскакивает давление. По спецзаказу.
— Ну, что на это скажешь, — уныло произнёс экс-главный. — В понедельник продолжим.
— В прошлый раз Армен интересную вещь сказал, — засмеялась Арина, — мужчины, дескать, любят глазами, а женщины ушами.