Отдел «Массаракш»
Шрифт:
Светлые ее волосы в темноте казались припорошенными пылью, а глаза будто притаились в черных впадинах глазниц. Она мелко дрожала — было слышно, как выбивают неровную дробь хищно оскаленные зубы. Это была Малва, захваченная врасплох приступом болотной лихорадки. Птицелова она не замечала, а он растерялся, не зная, как поступить. Бросать ее здесь было нельзя: того гляди, язык свой проглотит. А если не бросить, считай, сорвалась ночная вылазка…
Он все-таки выбрал Малву. Взял ее за крупные плечи и легонько потряс. Ее зубы выбили
— Муу-тооо-шаа, — проговорила она, — уу-вв-е-дддиии мяа-а…
— Сейчас, Малва, потерпи, милая…
Теперь мешкать было нельзя. Птицелов взвалил женщину на плечо и понес в единственное место на барражире, где в ночное время было чисто и безлюдно — на камбуз.
Пришлось вновь идти через нижнюю палубу. В этот час лампы были отключены. Птицелов несколько раз запнулся о комингсы и поскользнулся-таки на блевотине. В довершении всего — наткнулся на часового, невесть зачем охранявшего бывшую офицерскую кают-компанию. Наверное, там ночевали «Янтарные орлы». К счастью, охранник бессовестно дрых с карабином в обнимку. Его храп органично вплетался в сонное бормотание ночных джунглей.
Птицелов тихонько подергал дверь камбуза.
Заперто.
Ну, не беда! Тут пригодилась дэковская привычка запасаться всем, что может когда-нибудь пригодиться. Птицелов вынул из кармана самодельную отмычку, присел перед замочной скважиной.
На камбузе стоял запах прогорклого комбижира и жженой каши. Тускло поблескивали большущие котлы, похожие на голову Облома, который, кстати, как-то обмолвился, будто кок держит в кладовке матрас.
Матрас вскорости обнаружился. Был он набит высушенными водорослями и на вид казался почти новым.
Птицелов уложил Малву. Затем расстегнул на ее груди куртку и принялся массировать шею и плечи. Прошло немало времени, прежде чем зубная дробь во рту Малвы утихла, а дыхание стало ровней. Корчевщик не успел опомниться, как сучкорубщица обняла его за шею и прижала к большой, пахнущей творогом груди.
А потом они лежали в кромешной тьме кладовой. Шуршали в вентиляционных трубах панцирные крысы; из лупарни доносилась веселенькая зудящая мелодия. Гомонили ночные джунгли.
— А ведь я к тебе шла, Птицелов, — сказала Малва, голос ее был, непривычно тих и даже чуть-чуть нежен. — Новость хотела сообщить… Но прихватило меня, массаракш, на улице. Если бы не ты, околела бы вместе… вместе с ребеночком.
Новость оказалась столь ошеломляющей, что Птицелов даже не удивился.
— Чего ты ложки гнешь? — захихикал он, как идиот.
— Ребеночек у нас будет, — пояснила Малва. — Мутантик маленький. Третий месяц поди пошел…
— Вот уж действительно — новость, — Птицелов отстранил Малву, сел, зашарил руками, выискивая комбинезон.
— А ты не бери в голову, — отозвалась Малва, и по тону ее нельзя было понять раздосадована ли она тем, что Птицелов не изволит вопить от восторга. — Растить тебе его все равно не придется.
— Как
— Зачем же сама? — удивилась Малва. — И почему здесь? Коменданту я, как и положено, доложила. «Янтарный орел» прилетел, а значит, прощай болото…
— Постой. — Птицелов оставил в покое молнии на комбинезоне, поглядел на запрокинутое лицо женщины. — Что это за небывальщина такая? Зачем это вас забирают на спецвертолете?
— Всякий знает, что наши дети рождаются в «Теплой лагуне», — пояснила она. — Это уж потом каждый попадает туда, куда судьба забросит… И правильно, по-моему. У детей должно быть счастливое сытое детство. Лихорадки и упырей на их век еще хватит.
— А как же ты, Малва? Что будет с тобой?
— Со мной-то? Да ничего не будет. Отдохну, подлечусь. Там же чистый рай… Это вам, мужикам, не повезло — до конца срока по болотам кантоваться. А нам, бабью, стоит лишь залететь…
— Выходит, ты нарочно?
— Залетела-то? Понятное дело. Хватит уж тут гнить да вас, вонючек, ублажать… Ты, мутоша, не расстраивайся, без дела надолго не останешься. Вон косоглазая как на тебя заглядывается. Я ей, правда, перед отправкой космы-то повыдергаю…
— Зачем?
— Чтобы знала, как на моего парня косяки кидать.
— А вот и не придется ей космы выдергивать.
— Почему это?
— Потому это…
Потом Птицелов долго молчал. Сосал насвай, сплевывал на бумажку. Малва молчала тоже. Через какое-то время она начала посапывать. Птицелов осторожно, чтобы не разбудить, поднялся, снял со стены поварской ватник и укрыл им женщину.
Верхний люк в командную рубку Птицелов заприметил уже давно. Снова пригодилась дэковская отмычка. Створки разомкнулись с тихим шелестом, и Птицелов очутился носом к носу с комендантом.
Туску полулежал в кресле, зеленая форменная рубаха была расстегнута до пупа. Струя теплого воздуха из кондиционера волновала волосы на брюхе. В руке Хлыщ сжимал стакан, на дне которого темнели остатки краснухи. Глаза коменданта были подернуты черной тоской — такая всегда находит, если переборщить, дозой. Казалось, что Туску настолько далек от происходящего вокруг него, что ничего не стоило бы взять с письменного стола пресс-папье да размозжить его бугристую голову и… спокойно уйти. Пожелай Птицелов так сделать, его бы ничего не остановило.
Но он, памятуя о «гондолах», не собирался причинять коменданту какой-либо вред. Хотя и не мешало поквитаться с этой сволочью за ребят, что полегли ни за что ни про что в треклятом квадрате девяносто один дробь шестнадцать.
Птицелов быстро перебрал сваленные на столе заккурапии. Главным образом это были разнообразные финансовые документы: счета должников, черновики бухгалтерских отчетов, сметы. Птицелов быстро проглядел некоторые из них, наконец, наткнулся на то, что искал. Это была заккурапия, на клапане которой значилось: «Делинквент Птицелов (сын Сома)…».