Отделённые
Шрифт:
Обирон застыл в кресле, не веря своему слуховому аппарату.
— Милорд, вы же не думаете…
— Я думаю всё, что мне заблагорассудится, но поскольку намёки явно не для тебя, не стану ходить вокруг да около. Сыновей Гидрима следовало бы возглавить тебе.
— Опять же, я простой воин, милорд, и не имею знатного происхождения.
— Как и наш благородный царь Имотех. Рядовой дослужился до генерала, а когда проснулся среди хаоса на Мандрагоре, то стал фаэроном.
Обирон на мгновение растерялся, прежде чем нашёл нужные слова.
— Вы довольно часто указывали мне на моё место, лорд Сетех.
— И правильно… всем нам не помешает помнить о нём.
Над столом, будто меч, повисла тишина, прежде чем её нарушил мягкий стук когтей Сепы или Саты, когда один из зверей скользнул в тень.
— Я не желаю могущества, — твёрдо заявил Обирон, повторяя свою непреложную истину в надежде, что она уведёт его подальше от разверзшейся под ним чёрной дыры.
— Пусть не для себя, но ты же хотел бы возвращения господства династий. И ты ведь не думаешь, что этого удастся достичь под началом Зандреха?
Обирон не мог заставить себя ответить честно, поэтому сидел молча и дал Сетеху продолжить.
— Позволь сформулировать вопрос иначе: ты и вправду думаешь, якобы мы здесь сугубо для того, чтобы одного за другим уничтожить Отделённых? — Признаться, Обирон задумывался над этим. Никто не раскрывал ему детальный план кампании, но он этого и не ждал, ведь его работа заключалась в претворении замыслов, а не их создании. Тем не менее, по мере того как масштабы противостояния с коронным миром прояснялись, у Обирона возникали серьёзные сомнения по поводу того, чего они намеревались здесь достичь.
— Нет, варгард. Мы тут… не борьбой с вредителями занимаемся. Конечно, если мы достигнем своей цели, то устраним угрозу Доахта, но мы не собираемся для этого ждать, пока неприятельские воины выйдут под обстрел наших орудий. Я расскажу тебе, как обстоят дела, Обирон. В самом сердце этого мира запрятано сокровище невыразимой ценности для нашего народа. И оно находится там же, где процессорные ядра, в которых обитает автономный дух. Кампания должна быть быстрая, ведь нужно спуститься в глубины планеты и прорваться в сокровищницу, прежде чем проснётся достаточно войск, чтобы одолеть нас. И для совершения такого подвига требуется не только наша объединённая мощь, но и лидерство, не запятнанное ни сомнениями, ни безумием. Зандрех, благородный варгард, более не обладает этим качеством. На Доахте он узрел первый фрагмент реальности, и это практически сломило его. Он слишком нежная душа для этой новой галактики. Если не из других побуждений, так действуй из чувства милосердия к нему.
Обирон не мог сказать, что разозлило его больше. То, что злодей, пытавшийся убить его хозяина, в неприкрытой форме пытался склонить его к тому же или то, что это начинало казаться разумной идей. Ярость вспыхнула в его энграммах, словно молния, и ему пришлось сдержаться, чтобы не стукнуть кулаком по столу.
— Кроме верности, у меня нет к Зандреху иных чувств.
— Верности, Обирон, или любви? Потому что если ты думаешь, что это второе, то ты бредишь, как и твой господин. Биоперенос отнял у нас способности любить — если мы вообще обладали ею. Такого понятия для нас не существует.
Потерявший дар речи Обирон задумался, не будет ли лучшим ответом пустить в ход лезвие его боевой косы, однако он сомневался, что спустя так мало времени после
— Час уже поздний, милорд, — прорычал он, выдавливая из себя учтивые слова в тошнотворный, душистый воздух пиршественного зала. — С вашего позволения, я бы хотел продолжить вести эту войну.
— Конечно, ступай, Обирон. Кому–то же надо поднять знамя Саутехов рядом со мной. И когда ты придумаешь, что необходимо предпринять, если мы хотим добраться до сокровищ в недрах этого мира, думаю, ты вспомнишь, как я вполне ясно изложил твой курс действий.
Прежде чем вернуться к суматохе на фронте, Обирон отправился на «Хорактис», дабы проведать господина. Варгард надеялся, что на банкете немесор лишь притворялся, а на самом деле снова стал самим собой, каким–то чудом избавившись от ментальной травмы, полученной, когда взглянул в кошмарное зеркало Доахта.
Обирон нашёл хозяина сгорбившимся над древним письменным столом в заброшенном пыльном куполе, где когда–то располагался его сад для раздумий. Похоже, он снова пытался сочинять. И хотя стихи немесора и в лучшие времена никуда не годились — впрочем, не то что бы Обирон много в этом понимал, — на этот раз всё выглядело так, словно генерал полностью утратил способность обличать мысли в слова.
Тихо подойдя и встав рядом с хозяином, охранник поднял скомканный пергамент и, развернув, обнаружил нацарапанную там тарабарщину — лихорадочный набор фонем и цифр, не имевший ничего общего с осмысленным текстом. Неужели рассудок Зандреха окончательно угас, как последние угольки умирающей звезды? Когда рухнули ворота гробниц и явили таящийся внутри ужас, не сошёл ли Зандрех с ума, осознав масштаб того, на что некронтир обрекли себя?
На момент биопереноса Зандрех уже был стар, однако Обирон по-прежнему видел в нём дерзкого юношу, которого впервые встретил на Яме. Но сейчас генерал действительно казался ветхой развалиной, как те обелиски на планете внизу. Видя его в таком состоянии, Обирон не мог простить себе тех лет, которые провёл, желая, чтобы Зандрех смог узреть правду. Конечно, наблюдать, как его терзают иллюзии, было неимоверно горько, однако видеть Зандреха прозревшим причиняло такую боль, какую Обирон не испытывал с тех пор, как лишился плоти.
Он долго стоял рядом с повелителем, ожидая, когда же тот заметит его присутствие, но Зандрех не прекращал скрипеть пером. Наконец, спустя час, немесор заговорил, и сказанное им поразило Обирона, как выстрел из гаусс-пушки.
— Кто ты?
Обирон возвратился на передовую, кипя от гнева и негодования, хотя уже и не знал, на кого те направлены. Сразу по прибытии он ринулся в бой и повёл лич-стражей в неистовую атаку на защитников гробницы. Но с какой бы злостью он ни оттеснял противников, он не мог изгнать дурные мысли из головы. Возможно, старому генералу и впрямь стоило уйти на покой и не мучиться от приходящего к нему осознания своей истинной природы. Предательство, которое предлагал ему совершить Сетех, в какой–то мере стало бы величайшей услугой, которую Обирон мог оказать как своему господину, так и держателю трону Саутехов. Возможно, убийство Зандреха выступало своеобразным выражением любви к нему.