Отдельное требование
Шрифт:
— Кто расплачивался?.. Где взял денег?.. Перевод от матери? Принесешь квитанцию... Когда вернулись домой? Сколько набил счетчик в такси? Кто платил?
Хотя Кока и сохранял в своем репертуаре то, что называлось «изобразить Чугуна», в душе у него все больше разгоралась тревога. Он не понимал, чего добивается Чугун. Куда метит?.. Сначала было простое объяснение: взбунтовалось потрясенное самолюбие, раскачало лежачий камень, и двинулся он добывать «компру» на обидчиков. Только вот не шумит он. Не грохочет. Ему бы полагалось колотиться обо что попало, а он помалкивает.
И все-таки мысль о том, что Чугунов видит в этом деле нечто недоступное Кокиному взору, иногда приходила ему в голову. Но в конце концов он решил, что Чугуна попутала мода на разоблачение «плесени». Ничего за ребятами нет, кроме «неподобающего молодежи» топота по ночам. А если они отказываются говорить или врут Чугуну, откуда брали в какой-то вечер деньги, так по-своему совершенно правы. Нечего совать нос в то, что является их личным делом.
— Давайте кончать, Сидор Ефимыч, сколько можно? — Кокино терпение истощилось. — Тут на фельетон и то не наскребешь! Ну, а порядочное дело подавно не из чего склеить!
— Мне фельетоны без надобности, — буркнул Чугунов. — Только осрамимся. Стрепетов вон разлетелся со своим детоубийством — и сел в лужу. На скольких собраниях его склоняли? А уж у него все было так похоже, дальше некуда.
— У нас же ничего похожего даже нет. На что вы надеетесь?..
Чугунов спокойно молчал.
— Да поймите вы: нельзя вести следствие по принципу «кто шляпку украл, тот и тетку пришил»!
— Какую тетку?
— Из одной пьесы.
— А за что пришили?
— Шут его знает! Автор умалчивает. Только была шляпка, а потом пропала. И племянница «пришитой» тетки уверена, что все очень просто: кто шляпу украл, тот и тетку «пришил».
— Да? — заинтересовался Чугунов. — Вполне возможная версия. И чем дело кончилось?
— Думаю, прекратили за недоказанностью, — усмехнулся Кока. — Да не в том же соль, Сидор Ефимыч. Я к тому говорю, что нельзя считать: раз в модных брючках — значит, злодей! Я сам такие ношу, а никого ведь не режу!
Чугунов наконец обернулся и поглядел на Коку внимательно, будто прикидывая, режет он или не режет.
— Зря ты их носишь! — увесисто припечатал он. — Зря!.. И беретка эта твоя... Несолидно для сотрудника органов.
«Поговорили!..»
— Знаете что, Сидор Ефимыч, у меня своих дел по горло! Вдвоем на Ольшевском сидеть — это несерьезно, и я не вижу смысла в своем участии, тем более — в роли зрителя. Так что я сейчас иду и прошу Головкина освободить вас от моего сотрудничества. И можете в одиночку пинкертонствовать дальше, хоть до морковкина заговенья!
— Нет. — Чугунов будто кирпич положил поверх Кокиных фразочек. — Нет.
— Я пошел к Головкину.
— Нет, — повторил Чугунов. — Я же сказал, — он взглянул даже с некоторым удивлением: простых слов человек не понимает. — Ты, Светаев, мне еще понадобишься... Вот ужо посмотрю тебя в деле! — И в голосе его пробилось что-то почти мечтательное.
«Посмотрю
Чугунов поднялся, расправил монументальные плечи и положил руку на груду папок и кодексов. В светлых глазах его, устремленных мимо Коки, было неколебимое, сосредоточенное ожидание. Казалось, выстрели сейчас у него перед лицом — он не сморгнет.
— Езжай сейчас в шестнадцатое отделение. Найди участкового Зарубина. Запомнил? Скажешь, Чугунов прислал. Позарез, мол, нужен материал на Спицу Семена. Езжай, не волынься.
И Кока не пошел к Головкину. Он поехал в 16-е отделение.
Маленький сердитый капитан Зарубин, услыша имя Чугунова, просиял.
— А-а... — протянул он. — Жив еще Ефимыч, старый черт?
Он засмеялся, закашлялся, и Кока понял, что по поводу старого черта была отпущена шутка. Скажи Зарубину, что Чугунов действительно стар, он очень удивится. «Что вы! — воскликнет он. — Сидор Ефимыч на три года моложе меня!»
— Как он там? — отдышавшись, спросил Зарубин. — Все такой же орел?
— Орел, орел, — поддержал Кока, — да вот только... Радикулит иногда...
— Радикулит — это точно, — не теряя веселья, согласился Зарубин. — Это он схватил, когда в угрозыске на столах спали, а помещение нетопленное. Ведь по неделе, а то и по месяцу домой не ходили, не до того. Война, преступного элементу — пропасть! Вот была работа так работа! Не то что, — он снисходительно оглядел Коку, — от звонка до звонка.
Кока вежливо поддакнул насчет преступного элемента.
— Стало быть, ко мне послал? Добро. Какая нужда?.. Ага... Надо подсоблять друг другу, надо. Нас, прежних-то, немного осталось, только на разводку... Значит, так: Спицу Семена я знаю. И отца его, пятнадцать лет, по колониям таскался, теперь вернулся. Смирный пока.
— Разве он не реабилитированный?
— Спица-то? Хо! Спица аферист был ба-альшой руки! Таких не реабилитируют... Ну сейчас, похоже, образумился. Работает. А сынок, видать, в него. Непутевый парень. Однако материалу на него нет, — сожалеюще развел руками Зарубин. — То есть много чего, да все пока неподсудное.
Изобразив на лице огорчение, Кока встал.
— Нет, ты погоди. Ишь какой торопыга! Думать будем... Вот чего: Рыбин Анатолий по делу не проходит?
— Нет.
— Спица у Тольки Рыбина весь прошлый год в корешах ходил, — задумчиво подперся Зарубин кулачком. — А на Тольку-то можно чего найти...
Он откашлялся, позвонил в МУР и, постукивая сухоньким пальчиком по аппарату, долго объяснял, что разговаривать должен не с дежурным, а с каким-то Синюшиным. Наконец ему уступили и разыскали Синюшина. Судя по начавшемуся разговору, это был такой же старый гриб.
— ...Посмотри, Вася, посмотри, дорогой!.. Нужно... у Чугунова дело разваливается, прислал ко мне парнишечку за помощью... Да-да, Рыбин Анатолий. Так вот, нет ли при Рыбине чего про Спицу... Да это фамилия такая! Спица Семен, тридцать восьмого года рождения. Ну, добро, добро.