Отец Арсений
Шрифт:
Илья Сергеевич ровным голосом начал рассказывать:
«В 1906 г. было мне 20 лет, родился в Санкт-Петербурге в 1886 г., сейчас мне 86 лет. Учился в университете и буквально бредил Блоком, Ходасевичем, Брюсовым, Бальмонтом, Андреем Белым, Соллогубом. Была мечта познакомиться, войти в их круг, познать «аромат их поэзии» и приобщиться к великим литераторам, несущим свет и радость людям. Но это была только мечта, войти в этот круг было невозможно.
Однажды совершенно случайно разговорился с одним из студентов своего курса, услышал, что он знаком с некоторыми поэтами и может познакомить меня даже с Блоком. Действительно, через несколько дней студент Юра Светлев позвал меня на литературный вечер, подвел
Семья, в которой я вырос, была стародворянской, патриархальной и по-настоящему, глубоко верующей, и все хорошее, что можно было, вложила в меня. Отец, мать, бабушка и две мои сестры-гимназистки постоянно посещали церковь и даже виделись с о. Иоанном Кронштадтским.
Три года я упивался литературной средой, впитывал ее взгляды, сам стал пописывать, подражая то одному, то другому «мэтру». Конечно, стихи были нелепы и бездарны. Показывал их «великим», они хвалили снисходительно, но в своих журнальчиках печатать отказывались. Только Николай Гумилев, прочитав мои стихи, сказал: «Молодой человек! Вы учитесь в университете и написали удивительно глупые и бездарные стихи. Если нет таланта, берите уроки по стихосложению, наши «мэтры», может быть, помогут». Я очень обиделся и стал избегать Гумилева.
В семье заметили мое увлечение модными поэтами, вечерами я постоянно отсутствовал, в университете учился «с грехом пополам» (забегая вперед, скажу – университет окончил). Отец и мать уговаривали порвать с литературным окружением, но я преклонялся перед Блоком, Соллогубом, Андреем Белым, Брюсовым и другими.
После окончания университета год бездельничал, потом с огромным трудом «пролез» в редакцию одного журнальчика на незначительную, почти не оплачиваемую должность с гордым названием «секретарь редакции». Мне верилось, что я вошел в великий мир литературы и поэтов «серебряного века» (это название появилось во второй половине XX в.). Всех этих поэтов окружало несколько сотен поклонников и поклонниц, зараженных духом декадентства, символизма и других «измов», они вились огромным роем, восхваляя то одного, то другого «мэтра», и, подражая им, объединялись в группы и вновь распадались.
Среди ожесточенных споров, сплетен и разговоров шла тяжелая и грязная война, полная предательства. Курсистки разных толков, влюбленные в «мэтров», менялись словно перчатки, но считали себя счастливыми. Папа мой, умнейший и необычайно добрый человек, был не интеллигент (он считал это слово чуждым и не любил его), а интеллектуал, впитавший в себя русскую культуру, православие, веру, любивший Церковь. Видя мое барахтание в литературной среде, долго и вдумчиво говорил со мною, убеждая меня порвать со всем этим.
Я взорвался, кричал, что это – моя жизнь, я уже не ребенок, но отец сказал: «Я ни в чем не убеждаю тебя. Помнишь, несколько лет тому назад ты увлекался психологией, прошу тебя только об одном: проведи психологические наблюдения и анализ окружающей тебя среды и твоих «мэтров» и каждый день дома записывай их в журнал. Помни, ты – православный верующий человек и выводы свои сделай с опорой на веру в Бога. Обещаешь?» Я согласился. Отец продолжал: «Я прочел много стихов и произведений Брюсова, Блока, Андрея Белого, Ходасевича, злого и угрюмого Соллогуба и других и понял: в большинстве стихов есть форма и в ней и за ней скрывается содержание,
Год проводил я психологические наблюдения, записывая их ежедневно в тетрадь, потом сделал анализ и многое, многое увидел по-другому, хотя должен был все это заметить, вращаясь в окружении поэтической среды уже давно.
Неожиданно для родных и даже для себя женился, встретив у знакомых очаровательную девушку, дочь священника отца Михаила, служившего в храме св. Николая Чудотворца. Ксения была верующей, доброй, отзывчивой на чужую беду, человек глубокого и большого ума. Познакомились в августе, а в октябре обвенчались, свадьбу отпраздновали скромно, мои родители и о. Михаил с матушкой были рады.
Я позвал жену пойти со мной на три-четыре литературных вечера и даже познакомил с несколькими «мэтрами». На одном из этих вечеров присутствовали московские поэты Брюсов и Андрей Белый. Литературные вечера, выступления и особенно знаменитые поэты не понравились Ксении.
«Ты знаешь, – сказала она мне, – все искусственно, натянуто, наигранно, а твои «мэтры» мне не понравились, при всей их словесной изысканности смотрят грубо и откровенно на окружающих женщин, словно на скаковых лошадей», – и дала мне необычайно исчерпывающий анализ каждого из посещенных ею вечеров.
Беседа с отцом, скептические и тонкие наблюдения Ксении и мои личные наблюдения привели к выводу, который полностью открыл мне глаза на людей, в окружении которых я провел несколько лет. Как же я был слеп, будучи верующим человеком!
Перечитывая и вспоминая прочитанное, а также слушая читаемые ими стихи и поэмы, увидел, что каждый из поэтов постоянно писал и говорил о Боге – и сразу упоминал нечистую силу и диавола, а иногда здесь же сразу превозносил последних. В сущности, все написанное вело к отрицанию Бога, насмешке над Ним, сопоставлению Божией Матери, святых с фавнами, Афродитой, Аполлоном, дриадами, нимфами, Венерой и тому подобным.
Большинство «мэтров» были теософы, антропософы (например, Андрей Белый), бредили постройкой антропософского храма (где-то в Швейцарии или во Франции), некоторые увлекались учением Елены Блаватской, буддизмом, Тибетом, со значительным видом говорили о неизведанной стране Шамбале, занимались спиритизмом, служили «черные мессы» (Валерий Брюсов), верили в переселение душ. Один из мэтров доказывал, что переживает сейчас пятую инкарнацию (переселение души) и что во втором перевоплощении был индийским раджой. И наряду с этой смесью религиозных воззрений беспрерывно повторялось слово «Бог». Что это был за Бог? Понять не представлялось возможным. Особенно открыто свои религиозные воззрения старались не выставлять, но между строк, и не только между строк, «пропитывали» свои произведения своими взглядами.
Каждый поэт недоброжелательно относился к другому поэту, постоянно шли споры, словесные баталии, подсиживания, проявлявшие внутреннее противостояние. Произведения печатались поэтами в журналах, журнальчиках, отдельными тоненькими книжечками, жадно прочитывались почитателями, любопытствующими, особенно молодежью, вселяя в их сознание дух неверия, скептицизма в отношении к Богу, православию, вере и этим самым невольно подготавливая к принятию революционных идей, безбожия и атеизма.
Осознав и поняв при поддержке Ксении, благодаря разговорам с отцом и своим наблюдениям тот огромный разрушительный вклад, который вносили эти поэты в разложение человеческих душ, отравление их вредной мистикой, я внутренне отошел от этой среды «гениев», но внешне продолжал в ней находиться и работать; все это не украшало меня.