Отец Григорий. Жизнь, посвященная Богу
Шрифт:
Домой он возвращался при свете луны, печально освещающей этот скорбный земной уголок. Но времени он не чувствовал, только понимал, что до конца исполнил свой долг перед покойным отцом Алексием. Отец Григорий бесконечно благодарил Господа за чудесную помощь и за данную Промыслом Божиим возможность исполнить свой христианский долг.
В эту же ночь он увидел во сне отца Алексия. Батюшка был в полном священническом белоснежно сверкающем облачении. На голове его сияла митра, переливаясь светом драгоценных камней и золотом шитья. Глаза его, трогающие душу своей кротостью и младенческой чистотой, смотрели на отца Григория с любовью и радостью. Рядом с отцом Алексием стоял еще один старец, такой же светлый
«Ну, Гришенька, вымолил! – был голос. – Спасибо тебе, сынок, за память, за молитвы. Они услышаны. Теперь простимся надолго. Я буду за тебя молиться, а тебе предстоит еще большая, долгая жизнь и много подвигов во славу Божию. Храни тебя Господь!». Он благословил отца Григория, и на этом сон оборвался. А может, это был не сон? Отец Григорий ощутил себя лежащим с открытыми глазами, устремленными в ночное небо. Желтая луна заливала все кругом своим призрачным светом. Вокруг нее было большое светлое сияние, а это, говорят, к морозам. Так началась последняя магаданская зима в жизни отца Григория.
Уже к концу марта 1953 года ему сказали, чтобы он подготовил деньги для самолета. В апреле он уволился из системы Дальстроя и, получив все документы, в этом же месяце навсегда распрощался с шестнадцатью годами заключения и тяжелых непосильных трудов, которые стали для него восхождением на его Голгофу. Благодаря Бога за все и прося Его помощи и покровительства в дальней дороге, он покинул этот край человеческих страданий, направляя свой путь к новой жизни, новым подвигам и свершениям во славу Божию. Дивен Бог во святых Своих, Бог Израилев! [18]
18
Пс. 67, 36.
Глава четвертая
Встреча
Шел 1953 год. Страна еще не ощутила перемен после смерти Сталина. Намертво закрученные во всех областях жизни гайки пока не ослабели. Нужно было время.
Апрель в том году был какой-то несмелый. Днем солнце уже сильно припекало. От земли, заметно оттаявшей к этим дням, поднимался пар; ручейки, стремясь слиться, захватывали потемневшие набухшие пласты снега и льда. А ночью все опять застывало так, что утренний снежный наст выдерживал вес взрослого человека, и нам, подросткам, интересно было испытывать его на прочность.
Весна не спешила. Мы с мамой продолжали жить в Свердловске, в районе Верхисетского завода, в каморке, снятой у предприимчивого пенсионера. В этой летней дощатой будке он проделал окно, сам сложил печь – источник наших бесконечных мучений, ведь редкий день ее можно было истопить так, чтобы дым шел в трубу, а не в нашу комнатушку. Вот такую «квартиру» мы и снимали. Тут мы бедовали уже две зимы, не находя ничего лучшего. Твердая уверенность мамы, что я должна продолжать музыкальное образование, привела нас в Свердловск из Нижнего Тагила и удерживала здесь. Тогда, по своему юному возрасту, я не могла оценить незримый ежедневный подвиг, который совершала мама ради меня.
Работала она в швейном ателье на другом конце города и получала мизерную зарплату, не зная, как растянуть ее, чтобы хватило и на квартирную плату, и на дрова, и на питание и одежду. Меня она почти не видела, уезжая из дома очень рано и возвращаясь поздно вечером, так как оставалась подрабатывать сверхурочно. Кроме того, она выполняла еще кучу домашних дел, непосильных для меня, подростка, и только измученное, землистого цвета лицо и глаза, в которых, казалось, навечно поселилась тревога, выдавали ее состояние и усталость. Мы очень любили друг друга, и каждый мой успех в музыке радовал
Самым счастливым временем для нас были приезды бабушки, Павлы Ивановны (маминой мамы). Она постоянно жила в Нижнем Тагиле в семье старшей дочери Ольги. Понимая, какие тяготы несет мама, и жалея ее, она приезжала к нам погостить и помочь в домашних заботах. Это всегда была радость. У мамы светлело лицо, тревога немного отпускала ее, а я, греясь в бабушкиных хлопотах и внимании, превращалась в обыкновенную беззаботную школьницу.
В этом году она приехала где-то в середине апреля и провела у нас несколько дней. Было обыкновенное серое утро. Мама давно уже уехала на работу, я собиралась в школу, радуясь, что не одна – у нас гостит бабушка. Вдруг в нашу каморку постучал хозяин и подал бабушке телеграмму: «Прилетаю 20-го, рейс №… Крепко целую. Гриша». Но что это? Прочитав телеграмму, бабушка бледнеет и начинает медленно оседать на пол. Она лежит… и непонятно, дышит ли. Я испугалась, ведь мне еще никогда не приходилось видеть, как люди теряют сознание. Мне страшно, мне очень страшно. Кажется, что она умерла. Интуитивно решаю, что ей надо дать понюхать нашатыря и почему-то обязательно, обязательно надо ее посадить. Если она будет сидеть, не будет так страшно.
Наконец очень медленно она приходит в себя, смотрит так, словно вернулась издалека. С трудом садится, что-то вспоминает и… заливается странными светлыми слезами. Бабушка, наша опора – и вдруг… И только тут до меня дошел смысл телеграммы: «Прилетаю 20-го… Гриша». Значит, это папа? Значит, сегодня прилетает мой папа?! Сознание отказывается принять эту радость, наступает какая-то пустота. Да, радость, оказывается, бывает очень трудно пережить. Мало-помалу мы с бабушкой обретаем способность связно говорить. Как сказать маме? Она столько вынесла! Надо ее как-то подготовить, иначе может случиться непоправимое.
Мама приехала раньше обычного, какая-то взволнованная, с сильной головной болью. На работе у нее вдруг подскочило давление, ей стало плохо, вызвали «скорую» и, оказав необходимую помощь, отправили домой на директорской машине. Что за странное волнение, ведь она пока ничего не знает? Но в глазах ее застыл вопрос. Она даже не спрашивает, почему я не в школе и что с бабулей…
Все-таки случайностей не бывает, и бабушка приехала именно в это время для того, чтобы предварить папин приезд и помочь маме справиться с неожиданной и столь великой радостью. Моя мудрая бабуля, накапав в чашечку валерьянки, в приказном порядке укладывает маму в постель. Шутка ли – давление, «скорая»… Надо лежать. Таблетка аспирина для мамы, валерьянка и валидол под язык. Меня отправляет выяснить время прилета самолета.
Когда я возвращаюсь, непереносимое напряжение в воздухе, которое, казалось, можно было пощупать рукой, рассосалось. Мама уже сидит. Видно, что они обе плакали, и я прихожу к ним плакать третьей. Однако у бабушки вид победителя, осуществившего сложнейшую операцию. Она смогла, сумела своим материнским чутьем подготовить маму принять эту радость. Мама сидит, не выпуская из рук телеграммы, словно этот дорогой бумажный листочек может куда-то исчезнуть.
Самолет прилетает поздно вечером. Регулярных автобусных рейсов в аэропорт нет. В те годы люди мало летали самолетами. Добраться можно было только на такси, а это больше половины маминой зарплаты. Но иного выхода нет. И вот, оставив бабушку, которая вдруг как-то ослабела, мы отправляемся в аэропорт, встречать папу. Кажется, что это какая-то сказка, далекая от реальности. Мы едем уже в темноте по старому Сибирскому тракту. В окне машины мелькает угрюмый еловый лес. Неуютно, даже более того, просто страшно. А мама, такая чуткая ко всему, сидит совершенно отрешенно. Какие мысли, какая работа кипела в ее дорогой душе? Уже не узнать…