Отец и сын (сборник)
Шрифт:
— Ни в коем разе не можем мы уйти из Каргасока, не повидав Надьки Исаевой. Со всех сторон это важно. Для нее — раз. Для раскрытия правды о расстреле партийцев — два. Для нашей совести — три.
— Я места себе не найду, если эту девицу одну в тайге зимовать оставлю. Получится так: я ее поднял на новую жизнь, а в самую тяжелую минуту бросил, не протянул руку, — горячился Скобеев.
— А ну, посмотри по карте, Еремеич, сколько пути до этого самого чертова Кедрового яра? — сказал Лавруха.
Еремеич поднялся в свою рубку, принес толстую книгу «Речные пути Западной Сибири».
— Да, ходу до нее немало. Пять дней туда, четыре — обратно. Девять-десять дней. Как раз зима ляжет. Что же делать? А делать что-то надо, — рассуждал вслух Скобеев.
— Если б у нас было горючего в достатке, — заговорил Лавруха, — можно было бы на катере пройти, но горючего в обрез. До Томска кое-как дотянем — и все.
— Не только в этом дело, Лаврентий Лаврентьич. По всем приметам зима ранняя будет. Утки и гуси уже пролетели, ледяные забереги появляются. Нам нельзя медлить ни одного дня. Вморозим катер и паузки, все наши успехи пойдут насмарку.
— Какие у тебя, Еремеич, предложения? — спросил Скобеев.
— Рисковать, Тихон Иваныч!
— В каком смысле? Как?
— А так. Кто-то один должен попробовать сходить за девчонкой на Тым на обласке. Успеет до морозов — счастье, не успеет — будет выбираться с мукой по снегу. На лыжах.
— Жуткое дело!
— Жуткое, Лаврентий Лаврентьич, а другого выхода нет.
— Еремеич прав. И надо, не теряя часа, отправляться в путь… И в тяжелый путь. От правды отворачиваться не будем.
Скобеев склонил голову, и взгляд его заскользил по лицам товарищей. Все поняли, что значил этот взгляд. Скобеев про себя соображал, кого лучше послать в это далекое путешествие, кого проще заменить здесь на базе, у кого больше хватки и силы, без которых не одолеть трудного пути. Сам он мог заменить и Лавруху и Еремеича. Его мог заменить любой из них. Алешка, по его представлениям, не подходил — слишком мало еще был испытан на реках. Одна навигация! Это еще не экзамен. Но, опережая других, Алешка сказал:
— За Надькой на Тым пойду я. Меня проще заменить в экипаже. До этого года база ходила без матроса, значит, и теперь может без него обойтись. Потом еще вот что: у Лаврухи и Еремеича жены, дети. Ждут их. А я что же? Кругом один. Если и прихватит зима в этих краях, либо выберусь, либо здесь до весны отсижусь.
— Нельзя тебе, Алеша, зиму терять. Ты учиться обязан. Светлая память отца направляет тебя на этот путь, — с ноткой торжественности в голосе сказал Лавруха.
— Ах, Алексей-душа! Силы и ловкости у тебя больше, чем у любого из нас, а вот опыта жизни на реках маловато. А реки в такое время года капризные, опасные. Надо глаз да глаз, чтоб неусыпно следить за водой.
— Буду осмотрительным, дядя Тихон! Слово даю всем вам. — Алешка встал, ударил ладонь об ладонь. — И не через десять дней, а раньше, вернусь в Каргасок.
— Нам столько нельзя здесь стоять. Придется ведь тебе догонять нас.
— Буду догонять, дядя Тихон!
— Не знаю, не знаю. Опаска меня берет!
— Не бойся, дядя
Алешка так горячо упрашивал, такая готовность сквозила в каждом его жесте, что Скобеев всерьез заколебался.
— Как смотрят товарищи коммунисты? — спросил он, взглядывая то на Лавруху, то на Еремеича.
— Я бы позволил юнге пойти, Тихон Иваныч, — сказал Лавруха.
— И я бы тоже. Путь дальний и трудный — это верно, но парень крепкий, разумный. Такой в панику не ударится, глупостей не наделает. — Еремеич посмотрел на Алешку с лаской, дружески подмигнул ему.
— Ладно. Согласен, — вздохнув, сказал Скобеев. — Отправление завтра на рассвете. Лавруха и ты, Алексей, принимайтесь сейчас же готовить обласок. Ты, Еремеич, собирай провизию, все снаряжение, ружье, запасное весло, одежду. Да не забудь дать ему карту Тыма. А я сейчас снова пойду к Кадкину, возьму у него распоряжение о возвращении Исаевой и договорюсь, чтоб в случае чего дал ей место опять здесь, в Каргасоке.
Все встали. Алешка открыл дверцу каюты. Ветер с липким снегом хлестал в бока катера. Обская волна с ожесточением набегала на каргасокский берег, с ярым шипением и злым урчанием откатывалась назад в реку.
Глава тринадцатая
— Дай-ка, Алексей-душа, я тебя обниму, чтоб все у тебя было хорошо, чтоб не наступила зима и догнал ты нас как ни на есть скорее. — Скобеев обнял Алешку, прижал к себе, отпустил. — Ну, полезай в обласок! Счастливого пути!
Над каргасокским плесом занимался рассвет. После ветреной ночи и ошалелого буйства река притихла и дымилась туманом. Гасли последние звезды.
— Не рвись, юнга, сразу, не надрывай рук. Всегда сохраняй запас сил. Помни: если силы иссякли — начинается отчаяние. А это плохая штука, — наказывал Лавруха.
— Живы будем — не помрем! — пошутил откуда-то уже издали Алешка.
Скобеев, Еремеич и Лавруха долго стояли молча, прислушивались к стуку Алешкиного весла. Наконец стук затих. Лишь из прибрежной таежки доносилось поухивание филина: «Шу-пу! Шу-пу!»
— Ишь, холера его забери, шубу запросил. Чует, что зима на пороге, — засмеялся Лавруха.
Алешка плыл не спеша. И не только потому, что Лавруха советовал не надрывать рук поначалу. Мешал туман. Смешанный с серым сумраком рассвета, он был местами плотным и непроглядным, вроде каменной стены. Так и казалось, что обласок с ходу ударится сейчас в эту степу и закачается, черпая бортом воду.
Туман держался бы все утро, а может быть, не исчез и до полудня, если б не подул ветер. Он пригнал лохматые тучки, наползавшие на небо из-за слившихся с горизонтом темных лесов. Минутами тучки сбрасывали на реку снежную крупку. Она была жесткая, как песок, и хлестала Алешку по лицу и рукам с ожесточением, оставляя красные полосы, как от ударов бичом. Встречный ветер задирал нос обласка, но, к счастью, он вскоре переменился и подул в спину. Пригодился совет Еремеича: «Обские плесы за Каргасоком, Алексей Романыч, широкие, ветреные. Хитри на них. Прижимайся к берегу, пользуйся каждой извилинкой».