Отец Иакинф
Шрифт:
— Покорнейше благодарю, Алексей Николаевич, — сказал Иакинф. — Можно б, конечно, и не испрашивать этих денег, господь с ними. Не ради денег беру я на себя труд сей. Впрочем, они, конечно, не помешают, — улыбнулся он.
— Не помешают, отец Иакинф, не помешают! Остальные-то почетные библиотекари все люди достаточные — профессора да академики. Каждый получает немалый оклад в своем ведомстве. И то я надеюсь изыскать способ вознаградить их за труды. Один вы — простой монах. А путь от лавры — не близкий, не шлепать же вам в самом деле через весь город пешком.
Иакинф не стал спорить.
Без четверти двенадцать он поднимался по широкой
Ровно в полдень Иакинф вошел в просторный кабинет директора — он любил точность.
За большим овальным столом посередине комнаты уже сидело несколько человек. Алексей Николаевич поднялся навстречу.
— Рад приветствовать вас, отец Иакинф, в этих стенах, — радушно сказал Оленин. — Позвольте, господа, рекомендовать вам нового, только что высочайше утвержденного почетного библиотекаря, отца Иакинфа. В конце минувшего года отец Иакинф в признание его заслуг избран членом-корреспондентом Императорской Академии наук по отделу литературы и древностей Востока. Прошу любить и жаловать. А вам, отец Иакинф, почту приятным долгом представить ваших коллег — почетных библиотекарей восточного отдела: действительный статский советник, ординарный член Императорской Академии наук Христиан Данилович Френ, — представил он дородного мужчину лет пятидесяти, с серебряными волосами и живыми голубыми глазами.
— Очень рад, — сказал тот приветливо.
— Профессор персидского языка, адъюнкт Императорской Академии наук, статский советник Франц Францевич Шармуа.
Седой краснолицый француз сдержанно поклонился.
— Профессор турецкого и арабского языков Санкт-Петербургского университета Осип Иванович Сенковский.
К Иакинфу повернулся невысокий сухопарый человек неопределенного возраста с отметинами оспы на шафранно-желтом лице, с толстыми губами и приплюснутым носом. Лицо, прямо скажем, не из приятных, подумал Иакинф. И только зеленоватые насмешливые глаза светились умом.
Так вот он, таинственный Тютюн-Оглу-Мустафа-Ага, рецензию которого на свою книгу он читал в "Северной пчеле".
Поздоровавшись с Иакинфом, Сенковский снова принялся за отложенную было сигару.
— Почти все в сборе. Нет сегодня, к сожалению, только адъюнкта Академии коллежского асессора Шмидта, главного нашего специалиста по монгольскому и санскритскому языкам. Он прислал записку, что нездоров.
Служитель обнес всех чаем, и заседание началось.
II
Когда заседание почетных библиотекарей было окончено и к каждому из них были приставлены писцы и служители, которые понадобятся при разборе и описании книг, к Иакинфу подошел Сенковский.
— Рад познакомиться, отец Иакинф, — сказал он, отводя Иакинфа к окну. — Не угодно ль сигару? — спросил он, открывая большой серебряный портсигар с замысловатой восточной инкрустацией. — Собственного изготовления из отборных турецких табаков.
— Благодарствую, — сказал Иакинф, с удовольствием закуривая ароматную тоненькую сигарку. — Мне открыли, кто скрывается в "Северной пчеле" под пышным восточным псевдонимом, и я пользуюсь случаем исполнить свой долг — чувствительно поблагодарить вас за честь, которою вы удостоили мой скромный труд.
— Полноте, отец Иакинф. Это мы все в
— Как же, читал, и с большим любопытством, ваше "Дополнение к общей истории гуннов, тюрков и монголов", — сказал Иакинф. — И должен признаться, Осип Иваныч: именно оттого, что вы известный ориенталист, я ожидал более строгого разбора моего сочинения. Это ведь моя первая книга, вышедшая по-русски. А говоря честно, она послужила вам лишь поводом рассказать кое-что о Тибете. Рассказали вы сие, надобно отдать вам справедливость, очень живо и занимательно, куда живей, нежели китаец, которого я перевел.
— Что же в том за беда? Книга-то ваша оттиснута, должно быть, в пятистах экземплярах, а "Северная пчела" расходится в пяти тысячах! Да после моей рецензии вы же проснулись знаменитым литератором! — И Сенковский лукаво улыбнулся, обнажая из-под толстых губ неровные, дочерна прокуренные зубы. "А в нем и впрямь есть что-то демоническое", — подумал Иакинф, вспомнив, как Булгарин назвал намедни Сенковского русским Мефистофелесом. — Да и, сказать по правде, я не считал нужным отыскивать недостатки в вашем сочинении, во всех отношениях полезном и любопытном. Эти недостатки интересны разве трем-четырем специалистам. А широкой публике, на которую рассчитана моя статья, право, нет до них никакого дела.
Но все же, поддаваясь расспросам Иакинфа, Сенковский высказал несколько замечаний, признаться, довольно метких. Касались они, главным образом, слога перевода, который, по его мнению, мог быть в иных местах несколько правильнее.
— Впрочем, — добавил Сенковский, — можно ль назвать это недостатком в сочинении, не принадлежащем к изящной словесности?
При этом Сенковский поразил Иакинфа совершенно невероятной памятью. Он цитировал наизусть строки Иакинфова перевода, как будто перед ним лежала раскрытая книга. Они заспорили о принципах передачи китайских звуков, в чем Иакинф не мог согласиться со своим критиком. И тут выяснилось, что Сенковский выучился, хоть и не без греха, читать по-китайски и был бы рад брать уроки у Иакинфа, чтобы усовершенствоваться в языке. Говорил он живо и остроумно, хотя и резко. Впрочем, резкость выражений была по душе и самому Иакинфу.
— Да, отец Иакинф! — вспомнил вдруг Сенковский. — Прочел я ваш ответ господину Клапроту в "Московском телеграфе" и от души порадовался. Досталось же от вас на орехи и Дегиню, и Делилю, и Пингре, и самому Клапроту. И поделом! Давно я не испытывал такого удовольствия, как читая ваш скрупулезный разбор Клапротовых замечаний. И сделано это по-европейски, или даже лучше сказать, по-китайски вежливо. И с такой неотразимой убедительностью! Можно сказать, во всеоружии подлинно китайской эрудиции. Давно пора было проучить этих самовлюбленных парижских оракулов. Дегинь вывел из китайских летописей настоящий географический и исторический маскарад. Нельзя же, право, не назвать маскарадом сочинения, в коем народы являются под чуждыми названиями, управляются царями, носящими вымышленные имена и живущими в городах, означенных так, что их не отыщешь ни на одной географической карте! Думаю, что после вашей критики сочинения Дегиня и Клапрота не будут более возбуждать любопытства европейских ученых. Жаль только, что вы пишете и печатаете ваши сочинения по-русски.