Отец Макарий
Шрифт:
И все больше укреплялась вера в отца Макария, все туже становился кошелек его, а матушка, осиянная славой своего владыки, вновь принялась усиленно полнеть. Валом валило счастье отцу Макарию. Но враг рода человеческого, как известно, никогда не дремлет, он рыщет на земле, "иский, кого поглотити" вместе с сапогами.
И вот на рождестве, после обедни, когда праздничный народ разошелся по домам, последним вышел из храма и отец Макарий. Когда, постукивая посохом, священник величественно пересекал сумеречную паперть, вдруг
– Стой!..
Священник вздрогнул и остановился. От мрачной, сырой стены отделилась огненного цвета борода, широкие плечи, два жадных, с волчьим блеском, глаза, и все это вплотную придвинулось к священнику. Отец Макарий обмер, словно мертвеца увидел перед собой.
– А, батя! Здравствуй, с праздничком...
Отец Макарий отпрянул и затрясся так, что дрожал весь пол, и паперть от его дыхания гудела.
Был предрассветный час. В мглистом небе звезда стояла. Проснувшийся на березе ворон каркнул, взмахнул крылом, и, как лебяжий пух, посыпался с ветвей куржак.
Рыжий верзила, страшный, оборванный, сутулый, емко шагал рядом со священником, поскрипывая снегом. Фигура отца Макария стала жалкой, пришибленной.
Оба заперлись в комнату. О чем там говорили - неизвестно. Анисья Иннокентьевна слышала лишь сиплый, озлобленный кашель бродяги.
Три дня, три ночи прожил верзила в доме священника. Он сидел под замком, в каморке, жрал водку, орал песни, скверно ругался. Отец Макарий был мрачен, удручен.
В третьей ночи, когда Анисья Иннокентьевна крепко почивала, отец Макарий звякал ключами, вынимал из сундука накопленные деньги, долго считал их, пересчитывал. Утром верзила скрылся.
– Кто это был?
– спросила Анисья Иннокентьевна.
– А это... это брат наш во Христе... Нищий, к примеру.
Отец Макарий повеселел, но ненадолго: ровно через две недели верзила ночью постучал в окно.
– Не рад гостю?
– прохрипел он, обнажая широкие гнилые зубы.
– Нет, отчего же... рад, - по-злому сказал священник, и желчь заклубилась в нем.
И опять шептались тайно. Жил верзила целую неделю, теперь уже на свободе, в светлой комнате. Священник же свою с супругою спальню крепко запирал и в головы клал остро отточенный топор.
За эту неделю священник пожелтел, как тыква в сентябре.
Однажды ночью... Впрочем, и на этот раз все обошлось мирно: бродяга ушел. Отец Макарий отдал бродяге последние деньги, часы, серебряные ложки, шубу, самовар. Верзила скалил свои лошадиные зубы, что-то бормотал, плевался и, кривоплече сугорбясь, вышел вон. Сказывали потом, как он нанял лошаденку и уехал.
III
А время подвигалось. Подули теплые ветра. Тайга шумела по-особому, шелковым шелестящим шумом. Зима снимала с земли горностаевый полысевший мех. И вот журчат ручьи, чернеют пашни, тайга оглашается весенним ревом сохатого, дробным стуком дятла, посвистом печальной иволги.
На страстной, в четверг, после
Священник отшвырнул пьяницу, схватился за топор. В руке верзилы сверкнул длинный нож. Вооруженные враги яростно стояли лицом к лицу, как змеи на хвостах. Крутя ножом и наступая, верзила скрежетал:
– Убью!.. Деньги!!
– Нету денег, кровопивец!.. Все отдал тебе, мучитель мой!..
Верзила с рычаньем прыгнул на врага. Священник увернулся. Нож разбойника с размаху вонзился в стол. Миг - и злодей опрокинулся плашмя на пол; его глотку намертво стиснули костистые поповы пальцы, бродяга закатил выпученные стеклянные глаза и захрипел.
Вдруг:
– Вставай, злодей! Идут!
За окном густые, угрожающие голоса, топот в сенцах, ввалился вместе с Анисьей Иннокентьевной народ. Верзила и священник, шумно дыша и стуча зубами, мирно сидели за столом. Верзила зажал в горсть свою раненую руку: по штанам, по сапогу бежала кровь.
– Вяжи его, варнака!
– заорал старик Вавила, потрясая ременными вожжами.
– Айда в каталагу!
Народ двинулся к столу. Но отец Макарий, бледный, желтый, еле переводя дух, сказал:
– Остановитесь, православные... Это так... Это он выпивши, мало-мало пошумел. Он мой гость... Христос велит принимать странников... Идите с миром по домам...
Крестьяне удивленно, открыв рты, мигали, и у всех радостная мысль: "Ну и батя наш!.. святой!" Однако раздались сверкающие гневом голоса:
– В случае чего дай нам весточку. В землю втопчем варнака!
Народ ушел. Священник с ненавистью взглянул на верзилу:
– Слыхал? Пока цел, убирайся вон!
Верзила встал, подошел вплотную к быстро поднявшемуся священнику, покачался, попыхтел, густо плюнул в попову бороду и, ругаясь, вышел.
Священник теперь по ночам не спал. Он часто выходил с топором во тьму, дозорил сеновал, амбары: боялся, что варнак пустит красного петуха и все предаст огню. Не раз отпирал сундук, оглядывал опустошенный кошелек и, перхая, плакал...
IV
Пасхальную заутреню совершал поп благолепно и по-своему: прихожане сроду не видали такой службы. Все исцеленные старухи, бабы: Марья, Дарья и Лукерья и с ними дедка Нил - молились впереди. Лица их сияли. Сиял галунами и прибывший из волости урядник. В маленькой церкви духота.
Весь в огненных парчах, отец Макарий третий раз поднялся на амвон с курящимся кадилом.
А верзила меж тем невидимкой карабкался с улицы в алтарь, через окно, открытое для воздуха.
– Христос воскрес!
– торжествующе возопил священник, кадя и осеняя всех крестом.