Отец мой
Шрифт:
Дверь открылась, малышка плакала, и он не мог ее спасти. Госпожа пришла, чтобы…
Разлившийся свет стремительно вернул его в настоящее.
Он соскочил с супружеской постели, словно его преследовали гончие, и встал в боевую стойку: кулаки у груди, напряженные плечи превратились в стальные узлы, ноги готовы к прыжку.
Бэлла медленно отошла от лампы, которую включила, словно боясь спугнуть его.
Он оглядел спальню. Все здесь было как обычно – никаких врагов, но он опять всех перебудил. В углу Налла плакала в своей колыбельке, и он снова
Никакой Госпожи. Никого из ее слуг. Ни темницы, ни цепей, растянувших его на той кровати.
Ни малышки в его темнице.
Бэлла выскользнула из кровати и подошла к колыбели, взяв на руки раскрасневшуюся, кричащую Наллу. Дочка, однако, совсем не ощутила предложенного ей утешения. Малышка тянула свои пухлые ручки прямо к Зейдисту, отчаянно плача струящимися слезами по своему отцу. Бэлла подождала какое-то время, словно надеясь, что на этот раз все будет по-другому: он подойдет и возьмет ребенка на руки, утешит малышку, которая так явно хочет его.
Зед откинулся назад, ударившись лопатками об стену, и обхватил грудь руками.
Бэлла отвернулась и зашептала что-то на ушко своей прелестной дочке, выходя в прилегавшую детскую. Закрывшаяся дверь приглушила хныканье малышки. Зед позволил себе соскользнуть по стене вниз, пока зад не ударился об пол.
– Твою мать.
Он потер свой бритый череп, а затем опустил обе руки на колени. Через мгновение он понял, что сидел так, словно вернулся обратно в темницу: прислонившись спиной к углу, лицом к двери, колени вверх, обнаженное тело сотрясает дрожь. Он посмотрел на метки раба вокруг своих запястий. Чернота в его коже была такой густой, такой плотной, словно образовывала железные оковы, которые он когда-то носил.
Одному Богу известно, сколько прошло времени до того момента, как дверь детской открылась, впустив обратно Бэллу с малышкой. Налла снова заснула, и Бэлла положила ее обратно в колыбельку с такой заботой, будто девочка была бомбой, готовой взорваться в любой момент.
– Прости меня, – тихо сказал он, потирая запястья.
Надев халат, Бэлла направилась к двери, ведущей в коридор. Когда ее ладонь легла на ручку, она оглянулась и посмотрела на него. Казалось, она находится на другой планете.
– Я больше не могу говорить, что все в порядке.
– Я, правда, сожалею о кошмарах…
– Я говорю о Налле. Я не могу больше претворяться, что твое отношение к ней – это нормально... что я все понимаю, все изменится к лучшему и я буду терпеливой. Дело в том, что она твой ребенок в той же степени, что и мой, и я не могу больше смотреть, как ты отдаляешься от нее. Я знаю, через что ты прошел, и не хочу быть жестокой, но... для меня все изменилось. Я должна думать о том, что лучше для нее, а отец, который даже не хочет прикоснуться к ней? Это не то.
Зед разогнул руки и уставился на ладони, пытаясь представить себе, как обнимает малышку.
Метки раба казались ему огромными. Огромными... и заразными.
«Правильное слово не
Но если бы он успокоил Наллу, поиграл бы с ней и почитал бы ей, это означало бы что, он стал для нее отцом, а ведь его наследие не стоило передавать ребенку. Бэлла родила дочь, достойную большего.
– Мне нужно, чтобы ты решил, что хочешь делать, – сказала Бэлла. – Если ты не можешь быть ее отцом, я уйду от тебя. Я знаю, это звучит жестоко, но... я должна думать о том, что лучше для нее. Я люблю тебя и всегда буду любить, но речь уже не обо мне.
На мгновение ему показалось, что он неправильно ее расслышал. Уйдет от него?
Бэлла шагнула в коридор со статуями.
– Пойду принесу чего-нибудь поесть. Не беспокойся о ней – я сейчас вернусь.
Дверь за ней закрылась без малейшего звука.
Около дух часов спустя, когда наступила ночь, Зед все никак не мог забыть ту бесшумно закрывшуюся дверь.
Стоя напротив шкафа, полного черных футболок, кожаных штанов и тяжелых ботинок, он выискивал внутренние стремления, гонясь за ними по лабиринту собственных эмоций.
Конечно, он хотел преодолеть загоны, связанные с дочерью. Конечно, хотел.
Просто пересилить это было невозможно: то, что сделали с ним, осталось в прошлом; но стоило ему взглянуть на свои запястья, увидеть сохранившуюся на них грязь… он не хотел, чтобы Налла находилась в такой близости от этого. В начале их отношений с Бэллой его мучили те же проблемы, но со своей шеллан он смог разрешить их; для малышки же последствия были куда серьезней: Зед стал телесным воплощением той жестокости, что существовала в мире. Он не хотел, чтобы его дочь узнала такие глубины порочности существования, страшился обнажить их последствия.
Твою мать.
Какого черта он будет делать, когда она станет достаточно взрослой, чтобы посмотреть ему в лицо и спросить, откуда у него шрам и как так получилось? Что он будет делать, когда она захочет узнать, почему у него на коже черные полосы? Что ее дядя Фьюри собирается ответить ей, когда она спросит, как он потерял ногу?
Зед натянул футболку, пару кожаных брюк, затем надел на грудь кобуру для кинжалов и открыл шкаф с оружием. Вытащив пару ЗИГ–Зауэров сорокового калибра, он быстро проверил их. Раньше он использовал девятимиллиметровые… черт, раньше он сражался голыми руками, без пистолетов. Однако с того момента, как Бэлла вошла в его жизнь, он стал осторожнее.
Это было второй стороной медали, такой же мерзкой, как и первая. Он убивал, чтобы жить. Это была его работа. Взрослея, Налла будет тревожиться за него каждую ночь. Разве может быть иначе? Бэлла тревожилась.
Он захлопнул шкаф с оружием и, закрыв замок, засунул дуло в набедренную кобуру, потом проверил кинжалы и надел кожаную куртку.
Он оглянулся на колыбельку, в которой все еще спала Налла.
Пушки. Лезвия. Метательные звездочки. Господи, малышка должна быть окружена погремушками и плюшевыми мишками.