Отец подруги
Шрифт:
– Тебя отвезти домой или заедем куда-нибудь выпить кофе? – спрашивает он, когда мы оказываемся сидеть в машине.
Я смотрю на часы. Время начало одиннадцатого, еще минут тридцать-сорок займет обратный путь.
– Домой. Уже довольно поздно, а я все же живу в чужом доме.
– У Лены строгий отец, да? – Сергей усмехается. – Я помню, как он меня тогда на парковке припечатал. Непростой мужик.
– Он… нормальный, – бормочу я, глядя себе на колени. – Просто чувствует за меня ответственность. И почему вдруг непростой?
– Непростой, в смысле
– О чем я должна быть в курсе? – переспрашиваю, ощущая, как позвоночнику струится холодок.
– Про прошлое Тихонова. – Оценив мое растерянное лицо, Сергей заводит двигатель. – Вижу, что не в курсе. Он был очень влиятельным человеком в криминальных кругах, до того, как легализовался. В интернете информации много. Почитай, если интересно на досуге. Хотя лучше не стоит.
Не найдя, что сказать, я пристегиваюсь и отворачиваю к окну. Поднявшееся настроение быстро ползет вниз. Я получила еще одно подтверждение, что не зря так сильно испугалась, подслушав тот телефонный разговор.
Вот уже три дня я извожу себя мыслями о том, как мне быть с этой информацией. Особенно мучительно то, что я ни с кем не могу ее обсудить: ни с мамой, ни тем более с Ленкой. Я привыкла думать, что все, что связано с угрозами и членовредительством должно караться законом, и теперь нахожусь в полной растерянности. Образ Бориса Александровича как эталона мужчины больше не клеится. Я знаю его как человека, любезно предоставившего мне кров и работу, человека, которого уважают на работе и который в одиночку заботится о дочери… Но как уложить в голове то, что вместе с этим он, возможно, нарушал и продолжает нарушать закон?
– Ты что-то совсем загрустила. – Остановив машину возле въездных ворот в дом Тихоновых, Сергей вглядывается в мое лицо. – Всю дорогу молчала.
– Устала немного, – вру я. – Никак не могу привыкнуть к графику.
– Тогда не буду насиловать тебя разговорами. Беги. Спокойной ночи.
Я смотрю, как Сергей тянется ко мне будто бы для поцелуя и затаиваю дыхание, когда его губы осторожно касаются моей щеки. Благодарность и облегчение затапливают меня с головой. Я еще не готова перейти грань дружеских отношений. Не так быстро.
– Спасибо за кино и за то, что довез. Я хорошо провела время. Правда. Ты меня очень отвлек.
– Рад стараться, – в полумраке салона улыбка Сергея выглядит люминесцентной. – До встречи в универе.
При виде Мерседеса, припаркованного во дворе, я вновь ощущаю легкую дрожь в руках. Ленкин отец дома, тогда как машины подруги почему-то нет на месте.
Разблокировав телефон, я быстро набираю ей сообщение:
«Ты где?»
В окне на втором этаже горит свет, как раз там, где находится кабинет Бориса Александровича. Меня в очередной раз посещает мысль о необходимости съехать. Находиться с ним в одном доме по многим причинам становится все мучительнее. Только в случае переезда логичнее будет искать другую работу, а это сильно осложняет путь в самостоятельность. Хоть и говорят, что не в деньгах счастье,
«Я у Карины Набутовой на дне рождения. Я вообще-то тебе говорила. Даже папа в курсе».
Я раздосадованно прикрываю глаза. Точно. Уйдя в свои переживания, я напрочь об этом забыла.
«Вспомнила. Хорошо тебе повеселиться. Я дома. Ложусь спать».
Запихнув телефон в сумку, я беззвучно проскальзываю в дом и иду прямиком в свою комнату, чтобы избежать малейшей возможности встретиться с Ленкиным отцом. После того случая мы пару раз случайно пересекались в офисе, и он вел себя как обычно, не выдавая ни малейшего недовольства тем, что я сбежала из его кабинета.
Умывшись, я забираюсь в кровать с книгой, но отключаюсь уже на первых строчках. Видимо сказывается эмоциональный перегруз.
Просыпаюсь от ощущения, что горло сдавило кольцом. Невозможно дышать. Судорожно открываю и закрываю рот, пытаюсь поймать воздух руками. Притянуть его к себе любым способом, чтобы выжить. По щекам ручьем текут слезы. Не хочу умирать. Не хочу, не хочу… Только не здесь, не вдали от мамы и папы. Не так рано.
– Глаза открой и смотри на меня, – доносится сквозь собственный плач знакомый грубоватый голос. – Ты не умираешь. И не умрешь.
Тяжесть, сдавившая грудь, растворяется и я наконец могу сделать вдох. Покореженный автобусный салон исчезает, сменяясь куда менее ужасающей картиной. Я в кровати, в промокшей от пота футболке, а на меня смотрит Ленин отец.
– Сон… – хриплю я, еле ворочая языком. – Вернее, кошмар…
– Я уже понял. Ты кричала.
Приподнявшись, я сажусь на подушку и подтягиваю к себе колени. Грудь распирает от частых вдохов, а по лицу все еще катятся слезы. Этот сон часто меня мучает. Даже не сон, а воспоминание о страшной аварии времен школы, в которой я едва не умерла.
– Я вас разбудила. Простите.
– Я работал. – Глаза Бориса Александровича вглядываются в мои. – Ты как? Лучше?
Я киваю. Лучше, но ненамного. Этот сон слишком жесток в своей реалистичности. Я будто заново все переживаю: то, как меня придавило сиденьем, чувствую чудовищную боль в ногах, запах гари и всепоглощающий страх.
– Не похоже. Трясешься вся.
Горячая, немного жесткая ладонь касается моего лба, заставляет прикрыть глаза. Именно этого мне всегда не хватает, чтобы прийти в себя. Человеческой заботы и ощущения, что я не одна.
– Спасибо, – шепотом говорю я, когда Ленин отец убирает руку. – Я в школе в аварию попала… Серьезную. На грани жизни и смерти была. Иногда мне снова этот день снится. Очень страшно, потому что я снова не могу дышать.
– К психологу ходила?
Попытавшись улыбнуться, я качаю головой.
– Нет. Я и так в больнице долго валялась. Психологи тогда казались лишними.
– У Лены контакт завтра возьми, как проснется. Я оплачу. Нельзя так мучиться. Ты кричала на весь дом.
– Простите, – повторяю я. Последствия сна меня отпустили, потому что ко мне снова возвращается способность смущаться.