Отечественная война 2012 года. Человек технозойской эры
Шрифт:
А потом и вся стая нетопырей, не обращая внимания на оставшуюся недобитую саранчу, ринулась к рыльцам громадных цветов, которые... все сильнее источали запах любви и звали в свою сладкую глубину, связанную с изначальной Бездной.
Грамматикову стало невыносимо стыдно, как в тот момент, когда он увидел трусики классной руководительницы. «Андрюша уже не маленький». И это был последний стыд, который он испытал.
Вся стая нетопырей, толкаясь как покупатели на распродаже в супермаркете, ринулась к первому, второму, третьему цветку. Кто-то успел спикировать в ближайшее рыльце, другие понеслись дальше...
Важен не только
Вся последовательность кодов сейчас выплывала из потемков памяти Грамматикова, куда они были вдавлены взрывной волной от американской шариковой бомбы. Мазок за мазком дорисовывалась картина...
Перед Грамматиковым на верхушке Дома Медичи была чашечка женского гонофора, подтягиваемая вверх пузырем пневматофора. Чем-то она напоминала детскую кроватку с воздушным шариком. Она благоухала тем ароматом, который источает материнская грудь для новорожденного.
Вспыхнул и стал движущей силой оставшийся жир в теле Грамматикова.
Утончившееся тело вылетело из куртки и ботинок.
Мертвой листвой слетела кожа. Голова Грамматикова запылала, правый глаза лопнул, выплеснув свет.
Но глаза ему уже и не требовались. Запах технорга захватил его как мощный насос. Грамматиков влетел в темный канал гонофора, и через несколько мгновений его жизнь слилась со светлой техножизнью. Его природа перемешалась с искусством техножизни. Ансамбль органических молекул, который нес многомерную функцию его сознания, растворился в теплых внутренностях громадного цветка.
Андрей Андреевич Грамматиков стал первым человеком, которому предстояло родиться снова.
осень—зима 2004—2005
ЧЕЛОВЕК ТЕХНОЗОЙСКОЙ ЭРЫ
Киберпанковый роман, продолжающий повесть «Отечественная война 2012 года»
Пролог
На скамейке возле стены дома лежало тело. Тело было худым и спящим, для сохранения тепла оно свернулось в позе эмбриона, стремясь занять минимальный объем. Единственное, что оно выражало, – это неудовлетворение своим положением в пространстве и времени. А граффити на стене, словно по контрасту, изображало радостного и крепкого человека-борца с колесами вместо ног, молнией на месте позвоночника и автоматами Калашникова взамен рук. Около двух часов ночи граффити, несмотря на похолодание, потекло. Жидкость, стекая до земли, испарялась и превращалась в облачко тумана. Туман чувствовал тело.
Температура тела – тридцать пять градусов. Патологические изменения организма превышают возрастную норму, пищевод воспален, предстательная железа увеличена, пятый межпозвоночный диск смещен. Мозговые ритмы свидетельствуют о фазе глубокого сна.
И хотя температура лежащего тела действительно не превышала тридцати пяти градусов, его заметили инфракрасные детекторы патрульного дрона, пролетающего на высоте десяти километров вдоль шестидесятой параллели.
Дрон передал координаты «малоразмерной стационарной цели» полицейскому вертолету. Но туман, окутавший «малоразмерную цель», не позволил инфракрасным сенсорам вертолета определить даже ее контуры.
Пилот решил снизиться и на высоте тридцать метров включил два прожектора,
Далекий от чтения книжек борт-стрелок открыл дверь, отвел в сторону турель пулемета и закашлялся. «Поднимай машину, вонь какая-то», – сказал он пилоту. За несколько секунд вертолет взмыл на высоту сто метров. Палец пилота направился к кнопке бомбометания. Через мгновение на землю должен был упасть контейнер с роботблохами, которые произвели бы зондирование тела. Но за мгновение до этого внутри вертолета произошла вспышка, парализовавшая ретину глаз у пилота, и неуправляемая машина пошла курсом на северо-запад, чтобы врезаться в изогнутую, как парус, стену небоскреба.
Шум столкновения, которое уничтожило бесшумный вертолет и разрушило несколько офисных помещений, не был слышен на земле. Человек на скамейке продолжал спать, хотя лицо его приобрело довольное выражение, а губы потянулись вперед, словно собираясь кого-то поцеловать.
Глава 1. Негр литературный
Проснулся на скамейке. «Егда лежиши на мягких постелях под собольими одеялы, меня вспомни, под одним платком лежащего, и от стужи оцепеневшего». Если точнее, платка у меня тоже не было, даже носового, и сопли привольно текли на скамейку, как река Волга в Каспийское море.
Едва оторвал окостеневшее тело от холодных досок, оснащенных клейкими ловушками из жвачки. Захрустели просоленные позвонки, словно под моей хилой плотью скрывался ржавый стальной каркас.
Это в Василеостровском Сити скамеечки – теплые, нежные, массаж делают, потому что сделаны из таиландского нанопластика. А здесь я полночи перетряхивал свои замороженные кости с боку на бок. Плащик-то на рыбьем меху, из щетинистых червей, которых откармливают мясом неудачников на желтоморских плантациях. На вторую половину ночи я уже отключился и даже прожектора полицейских дронов вместе с едким светом рекламных облаков не могли вывести меня из анабиоза.
У меня бывают сны – достойные верхней ступени пьедестала в чемпионате сновидений. Таких снов ни в каком соннике не найдешь. Хотя, прямо скажем, есть в них что-то инфантильное. Например, намедни приснилось, что я умею плевать на километр и... Лерочке Найдорф прямо в рот, бац, во время ее очередного блестящего выступления. Но сегодняшний сон на скамейке оказался откровенно кислым, потому что в нем все было как наяву, только хуже. Лед вползал мне в ботинки, за воротник, доски высасывали последнее тепло, как банда вампиров.
И вдруг я почувствовал руку около своего окостеневшего лица. Мамой клянусь, не жилистую лапу бандита, которая готова вырвать тебе кадык и выдавить моргала, а женскую ручку в ореоле ласкового тепла.
Я потянулся к этой руке губами, лицом, конечностями и бесконечностями и... меня разбудил своим трындением рекламный пузырь, который повис, зараза, возле самого моего уха:
– Каждый житель возрожденной Золотой Орды тратит в среднем два часа в сутки на удовлетворение половых потребностей, четыре часа на поедание сладостей, курение кальяна, питие кофе, два часа на гигиенические процедуры и бани, десять часов на здоровый сон, два часа на песни и танцы, оставшееся время уходит на участие в верблюжьих и конских скачках. А как с этим у тебя?