Отель на перекрестке радости и горечи
Шрифт:
18
Подружка Марти 1986
Весь следующий день Генри курсировал по китайскому кварталу — то в парикмахерскую, то в булочную, лишь бы пройти еще раз мимо отеля «Панама». Всякий раз он заглядывал в открытые окна, но кроме рабочих в тучах пыли так ничего и не увидел. Добравшись наконец до дома, он застал на крыльце Марти. У сына был ключ, но он, как видно, не мог попасть в дом. Марти сидел на цементной ступеньке, скрестив на груди руки,
Еще за обедом в ресторане Генри почуял, что с Марти творится неладное, но был слишком занят мыслями об отеле «Панама». И вот Марти здесь. Пришел поговорить начистоту. Сказать, что Генри плохо ухаживал за его матерью.
Последний год жизни Этель дался им очень тяжело. Пока у нее хватало сил занимать их обоих, отец и сын отлично ладили. Но когда Этель совсем сдала и замаячило слово «хоспис», начались серьезные споры.
— Пап, нельзя маме здесь оставаться — здесь пахнет стариками, — доказывал Марти.
Генри, устав спорить, тер глаза.
— Мы и есть старики.
— Ты был хоть раз в новом хосписе Мира? Там как на курорте! Разве не хочешь, чтобы мама провела остаток дней в хорошем месте? — Марти поднял глаза к потолку, грязно-желтому от многолетнего курения Этель. — У нас не дом, а свалка! Не хочу, чтобы мама здесь лежала, раз есть хорошие, современные больницы!
— Здесь ее дом, — отрезал Генри, вставая. — Никуда она отсюда не уедет. Она не захочет умирать в чужих стенах, как бы хорошо там ни было.
— Это твоя прихоть — держать ее здесь. Ты без нее жить не можешь — ты диктатор! — Голос Марти дрожал. — Ей там будут давать лекарства, пап, там есть сиделки…
Генри был зол, но не хотел доводить дело до очередной перебранки, тем более что за стеной спала Этель.
Из хосписа им привезли все необходимое, чтобы облегчить последние месяцы жизни Этель, — больничную кровать и большой запас морфина, атропина и ативана, чтобы снимать боли и тревогу. Из хосписа звонили ежедневно, навещала патронажная сестра, хотя и реже, чем надеялся Генри.
— Генри… — чуть слышно позвала Этель.
Они замерли. Вот уже неделю она не подавала голоса.
Генри прошел в спальню. Их спальню. Для Генри она так и осталась их общей, хотя сам он уже полгода спал на кушетке, а иногда — в мягком кресле у кровати Этель, но лишь в те ночи, когда ее мучили тревога, страх.
— Я здесь. Ш-ш… Я здесь… — шептал он, сидя на краешке кровати, сжимая иссохшую руку жены и пытаясь завладеть ее вниманием.
— Генри…
Этель смотрела широко раскрытыми глазами в окно спальни.
— Все хорошо, я здесь. — Генри поправил ей ночную сорочку, одеяло.
— Отвези меня домой, Генри, — молила Этель,
Генри обернулся: в дверях стоял Марти.
С того дня их споры прекратились. Впрочем, как и разговоры.
— Пап, нам нужно поговорить.
Голос Марти отвлек Генри от горестных воспоминаний. Он поднялся на несколько ступенек и встал рядом с сыном, глядя ему прямо в глаза.
— Зайдем, присядем да поговорим по душам?
— Давай лучше здесь.
От Генри не укрылось, что Марти разглядывает его запыленную одежду.
— Где это ты так? В бейсбол играл, в роли мяча?
— Тебе есть что рассказать, и мне тоже. — Генри сел рядом с сыном, глядя, как наползает из-за деревьев длинная черная тень от горы Бикон-Хилл, во всю ширину улицы. Наверху, моргая, с тихим жужжанием оживали фонари.
— Пап, мы с тобой почти не говорили после маминой смерти, так?
Генри безропотно кивнул, готовясь выслушать град упреков.
— Я нажимал на учебу, старался тебя не разочаровать.
Генри не знал, куда деваться от стыда. Он был поглощен заботой об Этель — а о сыне забыл. Но даже если и забыл, то невольно.
— И я тобой горжусь!
— Знаю, пап. Я вижу, что ты гордишься. Вот я и оттягивал этот разговор. Во-первых, тебе с мамой было и без того тяжело, а во-вторых, я не знал, как ты отнесешься…
Генри замер, перебирая в уме всякие ужасы. Марти наркоман. Его выгнали из университета. Он разбил машину, вступил в банду, нарушил закон, получил срок, он гомосексуалист…
— Пап, я женюсь.
— На девушке? — спросил Генри растерянно.
Марти рассмеялся:
— На ком же еще?
— И ты боялся мне рассказать? — Генри искал ответ в глазах сына, выражении лица, жестах. — Она беременна. — сказал Генри почти утвердительно, как говорят: «Мы отступаем» или «Мы проиграли в дополнительное время».
— Да что ты, пап! Ничего подобного.
— Почему же мы говорим на крыльце?
— Потому что она здесь, в доме, я хочу вас познакомить.
Генри просиял. Его, конечно, задело, что эту таинственную особу от него прятали, — но опять же, Марти занят, у него были на то причины.
— Просто я знаю, что у тебя были за родители — несгибаемые. Не просто китайцы, а суперкитайцы, понимаешь? Кубики льда в большом плавильном котле Америки — чужого мнения не признавали. — Марти с трудом подбирал слова. — И ты женился на маме, и свадьба у вас была по всем правилам. И меня отдал в китайскую школу, как тебя твой отец, — и твердишь, как мама, что мне нужно найти славную девушку-китаянку и остепениться.