Отель «Раффлз»

Мураками Рю

На войне такое случалось часто: после крайнего напряжения воспоминания смазываются и уже невозможно припомнить, как мы достигли лагеря под ливнем трассирующих пуль и минометным обстрелом. Да, такое случается часто. Кто шел перед тобой, когда мы пересекали болото? Ехали мы на джипе или же на грузовике? А быть может, всю ночь ползли по-пластунски? Ночью мы садились в вертолет или уже был день? Да и был ли на самом деле вертолет? Бесполезно вспоминать об отмороженных ногах, промокшей одежде, которая развевалась на ветру, что дул с возвышенности и врывался через открытую дверь. Невозможно вспомнить, в каком это было бою. Был ли он вчера, месяц тому назад или прошел уже год?

Единственное, что я знаю точно, — это то, что Моэко исчезла.

Пропали ее вещи, косметика, одежда, украшения и чемодан тоже. Гид обзвонил все местные таксопарки, отели, коттеджи, звонил даже в полицию. Никто ее не видел. Хотя не исключено — ведь мы находились в джунглях Юго-Восточной Азии, скрытых густым туманом, что водитель такси, который подвозил Моэко, все еще не вернулся в парк. А быть может, она из предосторожности отправилась в Куала-Лумпур и взяла машину у кого-нибудь из служащих отеля. В этих местах за деньги можно даже заручиться содействием полиции. Скорее всего она поступила именно так. Молодой человек был согласен со мной в одном — в любом случае Моэко не могла покончить с собой.

Сейчас все мои воспоминания подернуты дымкой, не только те, что касаются исчезновения Моэко. Я вернулся в Сингапур, потом наступил новый год. Жена с сыном вернулись из Японии. Когда я вижу, как сынок бегает у бассейна и громко хохочет, я готов забыть обо всем. Как тогда была одета Моэко? Было на ней шелковое платье, как при нашей первой встрече, или то, с рисунком в виде капелек воды? Или же на ней была блузка и юбка из розоватой льняной материи, или же только рубашка, которую она взяла у меня, или ночная рубашка? Или же ничего не было, и она стояла передо мной совершенно нагая? Никак не могу вспомнить…

После новогоднего затишья в Брюсселе, Амстердаме и во Франкфурте цены на облигации поползли вверх, и когда я начал делать серию снимков для австралийской авиакомпании, я уже сомневался в том, что Моэко действительно посещала Фрейзерс-Хилл. Моя рана на щеке совершенно зажила, не осталось даже шрама. У меня не сохранилась и пленка, что я тогда отснял. Теперь я даже не знаю, снимал я ее тогда на самом деле или нет. Я припоминаю щелканье затвора, но это накладывается на мои воспоминания о войне, и я не могу их различить. Я думал позвонить гиду, чтобы проверить, но побоялся. Я опасался, что мои нервы не выдержат, если он вдруг мне ответил: «Моэко? Кто это? Никогда не слышал о такой женщине!» К весне ее лицо, тело, ноги, шея, щиколотки уже настолько стерлись из моей памяти, что я уже стал сомневаться в ее существовании и в том, что между нами были какие-то отношения.

Я уверен, что Моэко скрылась в этом странном образовании, которое Клаус Катцерманн называл «черной дырой». С момента ее исчезновения дыра значительно расширилась. Я продолжал заниматься фотографией, но совсем перестал ездить в свой загородный дом и забросил охоту. Я стал все больше и больше пить и через шесть месяцев по совету друзей обратился к психотерапевту.

— Так, значит, вы были знакомы с женщиной по имени Моэко? — спросил меня доктор.

Я кивнул.

— И теперь ваши воспоминания о ней настолько смутны, что вы не можете сказать, что это была за женщина?

— Yes.

— Она заставляла вас страдать?

— Я не знаю.

— Вам было хорошо с ней?

— Я не знаю.

— Вы постоянно думаете о ней? Я не знаю.

Я не знаю. Я не знаю. Я не знаю. Я не знаю.

Повторив раз десять «я не знаю», я разозлился и закричал:

— Проблема-то не в том, существовала она на самом деле или нет!

Врач удивился и спросил, в чем же тогда заключается моя проблема. Я знал ответ, но мне не хватило смелости признаться. Проблема состояла в том, что я не знал, существую я или нет.

УНЫЛОЕ МОРСКОЕ ПОБЕРЕЖЬЕ В ВООБРАЖАЕМОЙ СТРАНЕ.МОЭКО ХОММА

И вот наконец я здесь, в печальном курортном городке в моей воображаемой стране. Я не помню, когда попала сюда. Кажется, после того, как встретила в джунглях

ходячий труп по имени Кария… или же это случилось уже после джунглей? В тот момент, когда я подумала о том, что действительно хочу, чтобы он сделал мою фотографию, Кария превратился в бледного мертвеца. А поскольку он был мертв, я не понимала, о чем он говорит.

В джунглях под палой листвой живет бесчисленное множество пиявок, которые неоднократно впивались мне в ноги. Меня едва не рвало от их вида, но все же они были лучше, чем Кария. Пиявки чуть толще и длиннее спички, и с обоих концов тела у них присоски. Одним концом они прилипают к листу или сухой ветке и так ждут добычу. Этот мертвец Кария намеревался подстрелить то ли зайца, то ли орангутанга, а быть может, и стегозавра… а я все это время забавлялась с пиявками. В благодарность за то, что они сосали мою кровь, я жгла их своей зажигалкой. Огонек горел секунд двадцать-тридцать, но они не умирали. И я подумала, что королем джунглей должен быть не тигр, а именно пиявка. Королем была пиявка, а королевой — гигантская агава. Я ее так назвала, потому что она напоминала эктоплазму агавы. Она действительно была гигантской. Ее лист имел сантиметров пятьдесят в ширину и пять метров в длину. В таких густых лесах, где лучи солнца не достигают земли, пятиметровые зазубренные листья вызывают почтение. Мертвец по имени Кария целился из своего арбалета в какую-то жертву, а я вдруг увидела, как эти пятиметровые листья извиваются, словно щупальца. Однако при этом не было ни малейшего ветерка. И никакие другие листья не шевелились. Только гигантская агава помавала своими щупальцами, как будто звала меня. Я могла бы поговорить с нею, как разговаривала с вентилятором в отеле «Раффлз». У этого растения была своя собственная воля. Пока я размышляла, стоит ли мне спеть ей колыбельную или обратиться к ней телепатическим способом, агава сама шепнула мне: «Скажи, а ты не могла бы убить его… он настолько гнусен». «Он» — это был, конечно, ходячий труп Кария. И тогда я прицелилась в него и выстрелила. Выпущенная стрела чуть задела его и вонзилась в ствол дерева.

Мне очень хотелось, чтобы он сделал мою фотографию. Я же всегда была совершенна, и в том, что касалось актерского мастерства, я не совершила ни единого промаха с того момента, как появилась на свет из материнской утробы. Я могу играть более естественно, чем собака, и менее естественно, чем актриса немого кино, играющая в звуковом фильме. Я никогда не завидовала другим артистам за единственным исключением. Та, которая возбудила у меня это чувство, была неизлечимо больна. Незадолго до смерти она взяла в руки поляроид и сфотографировала себя. Она поставила аппарат на автоматический спуск и подбросила вверх аккуратно разорванную на клочки салфетку. Когда я увидела это фото, по коже у меня побежали мурашки и я почувствовала смертельную зависть. Актриса улыбалась — я не могла повторить ее улыбку. И поэтому-то я и хотела, чтобы мою фотографию сделал обитатель моего воображаемого городка.

Я появилась на пляже в компании своих друзей — вентилятора из «Раффлз», пятиметровых листьев агавы и миллиона пиявок. Я решила, что займу комнату Жанны, которая, умирая, написала рекомендательное письмо для меня. Я еще не вполне освоилась с их языком, так что не могу завязать тесные контакты с местными жителями.

Как-то раз я спросила хозяина, почему тот не хочет снести пустующие дома. Он сказал, что постояльцев будет очень много во время ежегодного праздника.

Во время этого празднества, как говорят, в бухту входит хрустальный корабль. Когда он разворачивается и начинает удаляться от берега в сторону открытого моря, он переливается всеми своими огоньками — зрелище потрясающее. Смогу ли я когда-нибудь превзойти своей улыбкой покойную актрису? Моя затея с фотографией окончилась неудачей, хотя, как мне кажется, у меня еще остается шанс. Да и, кроме всего прочего, здешняя жизнь мне нравится, поскольку тут я ощущаю себя живой.