Отголосок

Блэр Э. К.

– Ты можешь испортить эти брюки, сидя в грязи со мной.

Он смотрит на меня, и выражение на его лице трудно прочесть, но оно почти подавлено.

Когда он молчит, я спрашиваю:

– Почему ты прятался в своем офисе?

– Почему ты пряталась здесь?
– возражает он.

– Я первая спросила.

Глубоко вздохнув, он признается:

– Честно... Меня заставляет нервничать то, что я нахожусь рядом с тобой.

– Почему?

Он подтягивает к себе колени и кладет на них

руки, объясняя:

– Потому что я не знаю тебя. Я чувствую, что знаю персонажа, которого ты играла, я знаю Нину. Я чувствовал себя с ней комфортно. Но ты... Я тебя не знаю, и это заставляет меня нервничать.

Но прежде чем я успеваю сказать, он говорит:

– Теперь настала твоя очередь ответить. С кем ты разговаривала?

Отведя от него взгляд, я признаюсь:

– С папой, - и жду его ответа, но то, что он говорит, меня удивляет.

– И что он говорит?

Возвращая свое внимание к Деклану, я замечаю, что он искренне желает узнать, поэтому я признаюсь:

– Он сказал мне, что мне нужно быть сильнее.

– Расскажешь мне о нем?
– спрашивает он, а затем ухмыляется, добавляя: - Правду на этот раз.

– То, что я тебе рассказывала о нем, как он утешал меня, как вы похожи друг на друга, все это было правдой, Деклан. Ложь была с историей Канзаса. По правде говоря, мы жили в Нортбруке. Он был отличным отцом. Мне никогда не приходилось сомневаться в его любви ко мне, потому что он давал ее бесконечно.

Мысли из прошлого накапливаются, и я улыбаюсь, когда говорю ему:

– Причина, по которой мой любимый цветок — розовая маргаритка, заключается в том, что он всегда покупал ее для меня.

Мои легкие сжимаются, когда слезы от воспоминаний падают из моих глаз и скатываются по моим щекам.

– Раньше у нас были чаепития. Я наряжалась, а он присоединялся ко мне, притворяясь, что ест маленькие пластмассовые пирожные.
– Я вытираю слезы и говорю: - Я никогда не спрашивала о моей маме. Я никогда не задумывалась о ней, потому что моего папы было более чем достаточно. Я никогда не чувствовала, что мне чего—то не хватает.

– Ты упомянула, что он попал в тюрьму, - говорит он, и я киваю.

– Да, - отвечаю я и фыркаю, прежде чем объяснить: - Его поймали за торговлю оружием. Мне было пять, когда копы арестовали его на моих глазах. В моем сознании все еще хранится четкая картина, как мой папа стоит на коленях, в наручниках, и обещает мне, что все будет в порядке.

– Так что же произошло?

Пожав плечами, я отклоняюсь:

– Вот и все. Я его больше не видела. Меня отдали в приемную семью, и у меня был самый дерьмовый соцработник. Его отправили в тюрьму Менард, а я оказалась в Позене, который находился в пяти часах езды оттуда.

– Никто не приглашал тебя навестить его?

– Нет. Мой

соцработник едва успевала навестить меня, не говоря уже о том, чтобы везти меня через весь штат. Но она все—таки приехала, чтобы сказать мне, что моего отца убили ножом в драке.

– Сколько тебе было лет?

– Двенадцать.

Он берет меня за руку, поворачивая мою ладонь вверх. Его голос нежен, когда он говорит:

– Ты не ответила мне, когда я спрашивал тебя об этом раньше, но мне нужно знать.

 Затем он проводит большим пальцем поверх слабых белых шрамов на моем запястье.

– Расскажи, как ты это получила?

Моя голова опускается в смущении, не желая добавлять еще один слой отвращения ко всему, что он знает обо мне. Моя рука все еще в его руке, когда он берет другую и закрывает ею мое запястье. Когда я смотрю ему в глаза, он настоятельно просит:

– Я хочу, чтобы ты рассказала мне.

Итак, я делаю большой глоток воздуха и собираю все силы, чтобы ограничить боль. Это занимает у меня минуту, и после замершего дыхания я открываю еще одну рану и позволяю ей истекать кровью для Деклана.

– Когда меня не было в подвале, я была в шкафу. Мой приемный отец привязывал меня своим кожаным ремнем к штанге для одежды в шкафу под лестницей и запирал меня.

– Иисус, - бормочет он, не веря.
– Как долго ты была?..

– Каждые выходные. Я заходила в пятницу и выходила в воскресенье. Иногда я бывала там в будние дни. Но летом это было постоянно. Я была там три—пять дней за один раз. Он выпускал меня ненадолго, чтобы спуститься в подвал, но потом он привязывал меня обратно и снова запирал дверь.

Я чувствую онемение, когда я говорю ему это, сдерживая эмоции, которых я боюсь. Трудно наблюдать ужас на его лице, поэтому я опускаю голову, но он поднимает её. Подвинувшись ближе ко мне, и положив руки мне на щеки, он поворачивает меня, чтобы я посмотрела на него. Моя челюсть плотно сжата, пока я продолжаю держать себя в руках.

– Почему?
– Он резко ругается, когда держит меня в своих руках.
– Почему ты никому не сказала? Почему ты позволила этому случиться с тобой?

Его слова нервируют меня, но вместо того, чтобы взорваться от ярости, я сужаю глаза и закипаю:

– Ты ни хрена не знаешь! У тебя был дом, у тебя была семья, ты был в безопасности. Так что не смей сидеть здесь и сомневаться в моих действиях. Ты не знаешь страха, как я. Может я больная на голову, но я точно знаю одно... Я бы не позволила этим вещам случиться со мной. То, что произошло, не было моей виной, так что иди ты… За то, что ты обвиняешь меня!

Я отстраняюсь от него и встаю, но он быстро хватает меня за руку. Он тянет меня к себе, и когда я пытаюсь вырваться от него, сжимает хватку.