Откровение
Шрифт:
Калика небрежно повел дланью:
— Там мясо. Я завернул в листья, дабы не слишком остыло.
— Рыцари не перебирают, — сказал Томас бодро, ибо калика оставил ему кус, которого хватило бы и на его коня, если бы конь ел мясо. И если бы коня не продул в кости.
Помрачнев, он уже с безучастностью поглощал еду. В желудке довольно рычало, там внутри жадно набрасывались на каждый ломоть, Томас чувствовал, как усталость медленно испаряется из тела, а мышцы наливаются молодой силой.
— Ладно, — сказал он оживая, — мы еще добудем и коней, и любимую женщину, и богатства...
Олег лежал на спине, могучие длани были закинуты за голову. По широкой груди бродил крупный кузнечик, чесал лапки, длинными усиками исследовал странное пространство.
— Подвиги, богатство, — сказал он с тоскливым недовольством. — Это мечта голодных. Но так как человек почти никогда не успевает добыть хотя бы часть того, что мечтает... Но когда успевает...
Он задумался. Томас спросил враждебно:
— И что же?
Калика с таким усилием повернулся на бок, словно переворачивал гору, на лице отразилось брезгливое сострадание. Томас вскипел, но держал себя в руках. От этого заносчивого язычника пока что слишком много зависит.
— И что же? — повторил он ядовито.
Калика поискал глазами, указал пальцем на широкую гранитную плиту. Изъеденная временем, щербатая, ничем от других не отличимая. В середке едва заметная выемка, не поместится даже кулачок ребенка. Рыцарь вскинул брови:
— И что же?
— Здесь умер калика. Странник, дервиш... зови как хочешь. Он оперся о посох, задумался и так умер. Трое суток простоял, пока люди заметили, что он мертв. Привыкли, знаешь ли, что всегда в мыслях, отвечает не всегда...
Томас буркнул, все еще сердясь:
— Святой человек, значит. Но трое суток...
— Кто знает, сколько бы простоял, — заметил Олег, — но червяк подгрыз посох, и мудрец упал.
Томас сказал наставительно:
— Святой человек! Наш прелат говорил, святые мощи не поддаются тлению. Еще при жизни от святости и умерщвления плоти на них жира остается меньше, чем на лесном таракане, так что провоняться нечем. А тут еще такая жара! Но к чему ты приплел, когда мы говорили о подвигах и богатстве?
— А этот калика раньше был царем, у которого было все. И горы злата, и кольцо непростое, все демоны слушались, да и самого не даром звали Премудрым... У него уже было царство, богатство, а уж жен больше, чем у кого-либо на земле.
Томас прервал:
— Даже больше, чем у тебя?
Калика поперхнулся, задумался, сказал с неуверенностью:
— Я, собственно, никогда этим не увлекался... Тьфу, конечно же, у меня никогда не было столько жен! У него ж они все жили в одном таком дворце, двенадцать дверей, четыреста стражей, пять тысяч служанок, драконы на дверях, только с крыши и можно было... Ты не сбивай, не сбивай!
Томас зябко передернул плечами. Он уже догадывался о ком речь, ученый дядя рассказывал одно, прелат — другое, ведь если не хочешь умереть от жажды — пьешь из одной кружки даже с сарацином:
— Хочешь сказать, что когда нахватаешь всего-всего, то дальше один путь — в калики?
Олег пожал плечами, уже потеряв интерес к разговору. Глаза его стали отсутствующими:
— Разве
Томас подумал, поморщил лоб:
— Нет, еще есть ты!.. А что, таких больше?
— Томас, знал бы ты, сколько народу уходит в пещеры, леса, пустыни, горы... не спасаясь от врагов, а спасаясь от друзей! Все нажитое оставляют, ибо вдруг понимают, как это мало... даже если это горы злата. Эх, да ладно... Давай спать.
Томас тоскливо посмотрел на звездное небо. Чувство вины сжало сердце. Не уснуть, понял он. Тысячи и тысячи глаз смотрят укоризненно и осуждающе. Калика говорит: одно слово глупое скажешь — навек в дурни попадешь, а он не просто в дурни... Расплачивайся за гордое словцо, сказанное красиво, но бездумно...
— Расскажи что-нибудь, — попросил он жалобно. — Перед сном. Ладно, о подвигах не любишь, тогда хоть о походах, набегах... Ладно-ладно, и о походах не нужно. Тогда о женщинах прошлого, ты их тоже знаешь, хотя не могу понять, как это не выходя из пещеры... Правда ли, что самая красивая женщина на свете была Елена Прекрасная, из-за которой греки истребили скифов?...
Калика зевнул, его косматая голова на звездном небе казалась головой лохматого чудища:
— Бред... Самая красивая — Лилит. Говорят, она же и самая совершенная из всех женщин. Ни одна из рожденных человеком не может сравниться с единственной, созданной богом! Он вообще создавал ее для себя, не для сопливых, но затем спохватился, переломил себя — дело всей жизни страдать не должно от чувств! — и предназначил Лилит для первого на земле человека, Адама. Ну, сам знаешь как пошло. Взял ком глины... хотя здесь для меня неясность, слепил Адама. А потом велел Лилит поклониться Адаму. Она, понятное дело, возмутилась: почему? С какой стати? А твой бог и объявляет, что это, дескать, муж твой. А Лилит уперлась как коза, которую ведут на базар: не стану и все. Он мне муж, а я ему жена. Но я из той же глины. Почему должна кланяться, если мы равны?
Он умолк на миг, Томас тут же нетерпеливо поторопил:
— Ну-ну! Что ты на самом интересном засыпаешь!
— А? — вскинулся Олег, и Томас в негодовании понял, что калика в самом деле заснул или почти заснул. — О чем я? Ах да, тогда твой бог подумал и определил, что то, что делает Лилит, отныне будет зваться гордыней, а саму гордыню причислил к самым великим грехам... будут именоваться смертными, и так будет для всего живого на свете. Хотя нет, звери невинны, только для человека. Так что, дорогой мой гордый рыцарь, гм...
Томас спросил с еще большим нетерпением:
— А что же эта, как ее... Лилит? Про Адама и Еву я слышал, а что сталось с Лилит?
Калика зевнул, почесал волосатую грудь:
— Хрен ее знает. Она ведь ни человек... как остальные, ни ангел, ни демон. Даже самая совершенная из женщин — бог творил ее в свои лучшие минуты лучшего дня! — но кто знает, что сделало с нею время?
Он зевнул, зубы жутко клацнули. На миг он показался Томасу похожим на большого волка, что умеет оборачиваться человеком. Но в следующее мгновение жестокое лицо расслабилось, стало умиротворенным, глаза полузакрылись.