Откровение
Шрифт:
— Жошуй, — ответил Олег.
— Что-что?
— Оглох, сэр рыцарь? Жошуй, говорю. Придется поискать мост.
Томас смотрел то на прут, что просвечивал со дна, то на калику:
— Жошуй?.. А... гм... да. Если Жошуй, то тогда конечно... Жошуй — это понятно, раз уж Жошуй... Никуда не деться. А ты уверен, что где-то есть мост?
Калика буркнул:
— Человек такая тварь, что обязательно постарается перебраться на ту сторону. Надо или не надо. Особенно, если не надо.
Томас побрел за ним следом, на бегущие волны косился
— Сэр Олег! Я зрел, как легкокрылая птица, изящная, как молодая лань, изронила перышко...
— Из хвоста? — спросил калика, не оборачиваясь.
— Не из хвоста, в том все и дело! Если бы из хвоста или крыла, где перья толстые, грубые... Нет, изронила с груди, где не перья даже, а нежнейший пух. И этот пух упав на воду...
— Пошел ко дну как каменюка, — закончил калика.
— Вот-вот. Ты как это объяснишь? Или это гарпия? Я слыхивал, у тех перья вовсе из булата. Один показывал нож, клялся, что перековал из гарпячьего пера, но я засомневался, ибо враль отменный, хоть и рыцарь отважный и полных всяческих достоинств...
Калика покосился с некоторым недоумением:
— Аль запамятовал? Или я не сказал, забыл? Это ж Жошуй. Тот самый.
— Ага, — пробормотал Томас несчастливо. — Жошуй, эта река мертвых, чьи воды так легки, что не держат даже перышка... А как же нам перебраться, ежели...
Калика подумал, хлопнул себя по лбу:
— Я ж не говорил, забыл! А ты молодец, сам допер... Не выпала б тебе нелегкая в рыцари, даже в короли... бедолага... мог бы в самом деле стать каликой.
Томас проговорил сквозь зубы:
— Сэр калика, что это за нестерпимый блеск впереди?
Калика повернулся в ту сторону, куда указывал Томас. Клочья тумана разъехались как пьяные простолюдины с ярмарки, на краю видимости заблистала яркая полоска. Калика с досадой прищурился, посмотрел в кулак:
— Час от часу не легче! Это Сират.
Томас кивнул, уже не спорил:
— Сират? Тот самый, верно?.. Ну, который... Который...
— Который тонок, как паутинка, и остер, как бритва, — закончил калика. — Думаю, ты тоже догадался. По этому мосту могут перейти на ту сторону только праведники. А грешники... Только тебе чего тревожиться?
Праведнее тебя не найти на всем белом свете! Недаром же Дева за тебя вон как хлопочет.
Томас сказал дрогнувшим голосом:
— Конечно-конечно... Но чего нам переть по такому высокому мосту? Я уверен, есть дороги и короче.
— А как же Дева? — удивился Олег.
— Что Дева, — пробормотал Томас, — по своей доброте за какую только дрянь не заступалась! Подумать противно. Даже за разбойника, который тря дня в петле провисел...
Олег развел руками:
— Ну, как скажешь, как скажешь. Я хотел как лучше. Что ж, поищем другую дорогу.
Томас
Томас пил изысканно, с лучшими манерами благородных: стоя на коленях, зачерпывал обеими ладонями и хлебал из такого ковшика. Не так, как его пращур Англ, который падал у ручья на четвереньки, припадал алчущим ртом, лакал как дикий зверь, не выпуская из рук меча и щита. А тех, кто пил вот так, как его дальний потомок Томас Мальтон, велел гнать из своей дружины, как недостаточно свирепых и быстрых.
А Томас вдруг замер. Вода медленно струилась между пальцами.
— Корзина! — воскликнул он. — Корзина плывет по течению!
— Ну и что?
— А почему не тонет?
— Ну... должно быть приток впадает с водой потяжелее...
— Клянусь, я слышал... кряхтение или плач. Там ребенок!
Олег сказал тоскливо:
— Опять? Гильгамеш, Гвидон... нет, Гвидон был в бочке... Брось, сэр Томас. Эти плоды тайной любви плывут по рекам десятками тысяч. Всех не переловишь.
— Но ребенок же...
— Без нас выловят, — сказал Олег, но Томас уже вошел в воду по колено, всматривался. Вскоре из-за поворота выплыла широкая корзина. Олег недовольно смотрел, как Томас подтянул ее к себе, вытащил ребенка вместе с тряпками, корзину оставил плыть дальше, но та тут же пошла ко дну.
Когда Томас, шумно разбрызгивая воду, выбрел на берег, Олег спросил саркастически:
— Ну и что с ним делать?
— Не знаю, — ответил Томас, он неуклюже укутывал младенца в тряпки, тот негодующе дрыгал крохотными ножками. — Встретим село, отдам людям. Кто-нибудь да воспитает.
Калика буркнул:
— Чего вмешиваться? А вдруг это второй Саргон, который зальет кровью полмира?
— А вдруг второй Моисей? — отпарировал Томас. — Да и этих... основателей Рима тоже в корзинке сплавили с глаз долой... Мне дядя рассказывал, как их мать была непорочной жрицей, обряд безбрачия и невинности давала, но какой-то мерзавец обольстил... Ты чего засмущался? Не опускай глазки. Так что, если бы этих рекоплавателей не вылавливали добрые люди, кто знает в каком бы мире теперь жили?
Калика посмотрел с удивлением. Рыцарь живет не разумом, а простейшими чувствами, но иногда высказывает такое, к чему он, Олег, приходил после многовековых раздумий. Правда, рыцарь тут же забывает нечаянно найденные истины, на другой день опять дурак дураком, а еще не простым, а меднолобым, что еще дальше круглого, стоеросового, непуганого. Но все-таки в таких озарениях что-то есть...
Он снова с горечью ощутил себя чужим в этом мире, где и людьми, как животными, правят чувства. А он, единственный, пытается строить все по уму, по разуму, исходит из правила, что дважды два должно равняться