Откровение
Шрифт:
Говорят, что единственное знакомство Рюрика с лошадьми заключалось в том, что однажды в пьяном виде он полез на кобылу в качестве любовника. Но кобыле это не понравилось, и она стукнула любовника копытом по голове. А потом его еще и казаки избили.
Когда Рюрик приехал в Америку, у него была миленькая жена-немка и маленькая дочка. Но со своей женой Рюрик принципиально не жил, говоря, что она холодная, и демонстративно изменял ей. И все это напоказ. Это типично для людей с комплексом Дон Жуана.
Свою житейскую философию Рюрик высказывал так: "Весь мир бардак - все люди бляди!" Просто он видел, сколько вокруг
Тем временем Милкины дети росли да росли. И им не очень-то нравилось, что их лупцует мамин хахаль, да еще и пьяница. Когда Женя и Гриша доросли до 12 и 14 лет, они взялись за руки, сказали Милке: "Ты не мать, а блядь!", - плюнули в лицо своей матери и ушли жить к своему родному отцу Жене. И осталась блядюжка Милка со своим хахалем одна. Даже родные дети от нее сбежали!
Незаметно Милке настучало лет 50, а Рюрику под 60. В таком возрасте многие женщины начинают полнеть. Так вот и Милка растолстела, как бочка. Но и у некоторых двуполых мужчин на старости лет происходят такие же перемены, как у женщин. Так вот и у Рюрика вырос огромный живот, как у беременной бабы, а зад раздался куда шире плеч.
Кроме того, у Рюрика появилась куча всяких болезней. Раньше он мечтал о "первой кровушке", а теперь у него самого горлом идет кровь. Да и из зада тоже кровь капает. Когда Рюрик напьется, он начинает явно заговариваться, а потом стучит себя пальцем по лбу и оправдывается:
– Ох, меня столько раз били. И все по голове, по голове. Знаете, весь мир бардак - все люди бляди!
Вот вам и букет моей тещи Евгень Палны. И ее третья дочка, моя жена, тоже оказалась не лучше. Так обернулись мои надежды, что у моей колхозной тещи будет зато хорошая генетика. Но если Евгень Палне сказать, что она чертова дегенератка, она будет упорно вопить:
– Что-о? Да у меня три-и дочки! И все дочки замужем! И у всех дочек детки! И я в церковь хожу!
21 августа 2002 г.
ГРИГОРИЙ КЛИМОВ /Моя автобиография/
Поскольку я пишу мой "Семейный альбом", то пора мне написать и свою собственную биографию.
Родился я 26 сентября 1918 года в городе Новочеркасске по Песчаной улице № 38 /теперь это улица Грекова, донского художника-баталиста/, в доме казачьего полковника Никифора Попова, мужа моей бабки по матери Капитолины Павловны Поповой.
Эта моя бабушка Капа была родом из Одессы, девичья фамилия Дубинина. Первым браком она была замужем за Иваном Пушкиным, по словам бабки, каким-то циркачем-антрепренером. От этого брака родилась моя мать Анна Ивановна Пушкина. В 1895 году, во время золотой лихорадки на Аляске, дед-циркач сел на китобойное судно и отправился на поиски золота в Америку, где он бесследно пропал. Во всяком случае, так гласит семейная легенда.
Вторым браком бабушка Капа вышла замуж за казачьего офицера Никифора Попова, начальника казачьей охранной части в Одессе. Во время революции 1905 года, когда евреи устраивали демонстрации и бросали бомбы, Никифор со своими казаками разгонял евреев. А когда русские устраивали погром и громили евреев, Никифор и его охранная часть разгоняли русских и спасали евреев.
Всю первую мировую войну Никифор, уже в чине полковника, воевал на фронте. А бабка-полковница всю войну была где-то рядом, вероятно в ближнем тылу. Но бабка была боевая. Она распевала походные казачьи
В конце войны Никифор был контужен тяжелым снарядом и отправлен помирать домой в Новочеркасск. Уже перед смертью за выслугу лет он был произведен в генералы и получил генеральскую шинель на красной подкладке. Из этой шинели позже выдрали красную подкладку, а сама шинель служила трем поколениям: сыну Никифора - моему дяде Вениамину, или просто дяде Вене, моему старшему брату Сережке и наконец мне. Никифор умер еще до революции.
Когда я родился, на Дону свирепствовала гражданская война. Бабка рассказывала, что артиллерийский снаряд пробил крышу нашего дома и застрял в стене как раз над моей кроваткой. Но... не разорвался! "Тебе здорово повезло!" - говорила бабушка.
Позже, когда я был в 5-м классе школы, наша учительница Евгения Платоновна задала нам такое задание: "Опишите самые памятные события в вашей жизни". Я описал эту историю со снарядом и закончил ее так: "Я только не знаю, чей это был снаряд - от красных или от белых". За это сочинение я получил от Евгении Платоновны мою первую "5" по литературе.
В страшный голод 1921 года, чтобы спастись от голодной смерти, моя семья перебралась в городок Миллерово, где занялась натуральным хозяйством: женщины развели кур, коз и наконец свиней. А отец работал доктором. Я же был пастухом и пас наших козочек, ловил тарантулов и пиявок, которых мы, мальчишки, сдавали в аптеку. Помню, что козы едят любые колючки, которые никто другой есть не будет, и любят лазать по кручам, куда никто другой не залезет.
В 1926 году наша семья вернулась в Новочеркасск, бывшую столицу Всевеликого Войска Донского, или ВВД, как писали до революции на письмах. Поселились мы по Московской № 45, во флигеле в глубине двора. Этот флигель, "старый орех у балкона" описаны в "Князе мира сего", где в молодости жили братья Рудневы. Я же прожил в этом доме до 1941 года, а моя мать и бабушка жили там до самой смерти. Сейчас в этом доме живет пенсионер по фамилии Шило, который помнит моих родителей. Он пишет мне, что недалеко от входа на новочеркасское кладбище стоит большой памятник из черного мрамора моему деду по отцу Василию Калмыкову /тогда я был Игорь Борисович Калмыков/. А рядом приютились заброшенные могилки моего отца, матери и бабушки.
Учился я в школе на углу улиц Московская и Комитетская. Окончил я эту школу отличником, то есть 100% отметок "отлично", в 1936 году. Как отличник я был принят без экзаменов в Новочеркасский индустриальный институт -НИИ. Все казалось в порядке.
Но затем произошло событие, которое переломало мне всю жизнь. В августе 1938 года арестовали моего отца, доктора Бориса Васильевича Калмыкова. Тогда в стране свирепствовала так называемая Великая Чистка 1935-1938 годов, о которой сегодня мало кто помнит. Несколько раз арестовывали и расстреливали все советское и партийное начальство. Затем последовали аресты среди профессуры нашего НИИ. Хватали, казалось, всех и вся. Вся страна замерла в страхе, в ожидании ночных арестов. Это было страшное время.