Откровения, которых не хотелось
Шрифт:
Мне становится трудно дышать, но краски дня делаются ярче и насыщеннее.
Ты неуверенно подставляешь мне свое мягкое плечо, укрытое разноцветным пончо, которое я привезла тебе из Перу. Мне приятно и от того, что ты носишь мой подарок, и от того, что почувствовал, как мне нужно дружеское плечо под моей размякшей веснушчатой щекой.
В носу щекотно, и слеза выкатывается из глаза, и приземляется на асфальт рядом с твоей ногой. Пятно.
Мы все просто пятна.
Я замечаю белое пятно на воде, и
Я всегда любила раннюю весну: когда снег начинает подтаивать, солнце греет чуть активнее, и повсюду – ручейки, по которым весело прыгать и пускать корабли из бумаги или из скорлупки грецких орехов.
И еще лужи, по которым можно бесстрашно шлепать в резиновых сапогах. И бегать без шапки, в тонкой весенней куртке.
А здесь такой весны не бывает. Здесь тепло и сухо, и я жмурюсь от удовольствия, когда солнечные лучи нежно треплют меня по волосам и переносице.
Эй, говоришь ты откуда-то издалека, поправляя непослушную рыжую прядь, упавшую мне не глаза, ты куда пропала?
Я виновато улыбаюсь и развожу руками.
Я никуда не пропадала, просто вспомнила, что когда-то была маленькой, и мир казался таким огромным, светящимся, искрящимся подарком-сюрпризом.
А теперь, вот, сижу здесь с тобой, и ты спрашиваешь, так ли мне необходимы эти таблетки, не ошибся ли врач, нельзя ли как-то иначе.
Нельзя никак иначе, отвечаю я, они мне необходимы.
Как и мои стихи и книги.
Я без них саму себя не знаю. Может, меня без них и нет вовсе.
Мы покупаем растворимый кофе три в одном, и я съедаю пакетик всухомятку. Это вкусно, и на языке остаются смешные комочки, которые можно ворочать и катать языком.
Можно катать во рту твое имя, но от него слишком много кислоты, и я боюсь, что образуются язвы, поэтому я берегу твое имя глубоко внутри себя, не выпуская его на поверхность.
Ты – это ты.
Я все еще не простила тебя за то, что ты пахнешь рассольником, дешевой закусочной, жидким мылом для рук.
Раньше ты пах исключительно вкусно.
Мимо нас несется стайка мальчишек, и мне хочется погнаться за ними, как за воробьями.
Миссис, миссис, кричат они, подайте сироткам на пропитание.
Я только отмахиваюсь от них. Ты же останавливаешься, вытаскиваешь кошелек и выгребаешь оттуда всю мелочь. Голодные грязные оборванцы растопили твое сердце, а я не смогла.
Вдруг мне становится ужасно жаль всех на свете, и шумных мальчишек, и бедноту, и листья, и всех потерявшихся котят, и тебя, и себя.
Зачем этот широкий жест, гадаю я, не для того ли, чтобы меня впечатлить?
Мы знакомы слишком давно, чтобы я купилась на какую-либо уловку.
Ты улыбаешься, поймав на себе мой взгляд, берешь меня под
Мы будем молча сидеть два с половиной часа, рисуя и разглядывая друг друга.
Ты предложишь взять вина и читать английских поэтов, а я захлебнусь от смеха, удовольствия и наплыва чувств.
Вино мы возьмем. И даже немного почитаем Китса.
Для тебя это не такая уж большая пытка, потому что ты не знаешь английского.
Поэтому я читаю тебе несколько своих новых стихов, и вижу, как ты корчишься и маешься, вертясь на сырой траве, точно юла.
11
Я погрязла в мелких бытовых заботах и поручениях. Сама не заметила, как это произошло. Ты писал, что уехал в Венецию по работе.
А я ничего не писала в ответ, потому что мне стало жаль тратить деньги на марки для письма тебе. Вот такая я стала мелочная, поверхностная и меркантильная. Мы увидимся через пару дней, и ты не узнаешь меня, всклокоченную, дикую, с горящими глазами.
Я ношусь от магазина к магазину, как будто наличие в них определенных товаров предопределит мою дальнейшую судьбу.
Никакой романтики в жизни. Ни подъездной, ни конфетно-букетной.
От дома в километре – судостроительный завод, на который устроилась уборщицей, чтобы сводить концы с концами. По вечерам слушаю грохот отбойников, по утрам – пение птиц. Ночи провожу за своим столом, загибаюсь от усталости и собственной беспомощной никчемности. Но упорствую и пишу.
Хотя сама уже давно в себя и в свои книги не верю.
Наверное, это нервное у меня – расчесала бедро до крови. Смотрю, как на ноге выступают крошечные капельки крови, и улыбаюсь.
Мне так и надо.
Или никто такого не заслужил? Может, и никто, но я все же радуюсь этому зуду, который заставил меня причинить самой себе вред. Без зуда я бы не сумела, слишком стала боязливой и нежной.
В чем, в сущности, наибольший кошмар моего проступка?
В нелепой безудержности порыва, без оглядки на последствия, принципы и мораль, только-то и всего.
Моя вина лежит на мне, я этого не отрицаю. Как не отрицаю ничего из сказанного мной в прошлую пятницу по пьяни, когда я еще пила.
До того, как мне потребовались таблетки, которые нельзя мешать с алкоголем.
Я перестала пить неделю назад, и я этому рада. Но запретный плод сладок.
Успокаиваю себя тем, что…
Если честно, мне нечем себя успокоить. Во всяком случае – до тех пор, пока действие таблеток не начнет меня мои ощущения.
До того, как они мне понадобились. Черт возьми, они давно были мне нужны.
Но это не так-то легко признать.
Так вот: я не отрекаюсь от своих слов.
Я ничего не помню, так и есть. Я была пьяна, весела и неистова.