Откровения молодого романиста
Шрифт:
Однако выдуманный Борхесом перечень животных не просто ставит под сомнение все критерии соответствия элементов, но осмысленно глумится над парадоксами теории множеств. Он наносит удар по любому разумному критерию классификации, поскольку непонятно, в чем смысл размещения пункта «прочие» (то есть «и так далее») не в конце списка, для обозначения любых возможных дополнительных его элементов, но между элементами самого списка. И это еще не все. Хуже всего, что в число элементов, которые призван классифицировать перечень, попадают «те, что включены в данную классификацию». Всякий, кто знаком с математической логикой, без труда углядит здесь парадокс, сформулированный юным Бертраном Расселом в качестве возражения теориям Фреге: если нормальным мы считаем то множество, что не включает в качестве элемента самое себя (множество всех кошек — это не кошка, но концепт), а ненормальным называем множество, которое самое себя в качестве элемента содержит (множество всех концептов есть концепт), то как определить множество, содержащее в себе все нормальные множества? Если считать такое множество нормальным, то перед нами будет неполное множество, так как оно не включает самое
Интересно, удалось ли мне хоть раз создать по-настоящему хаотичный перечень? Отвечая на этот вопрос, должен сказать, что подлинные хаотические списки под силу творить лишь поэтам. Прозаики же вынуждены описывать то, что происходит в заданном пространстве и времени, создавая некую конструкцию, попадая в которую любой выбивающийся из общего ряда элемент неизбежно «приклеивается» к остальным. В качестве примера позволю себе предложить своеобразный поток сознания — мысли Ямбо, главного героя романа «Таинственное пламя царицы Лоаны». Лишившись персональной памяти, мой персонаж сохранил память культурную; Ямбо одержим ею, хотя не в силах вспомнить ничего ни о себе самом, ни о собственной семье. В определенный момент, находясь в состоянии близком к помешательству, он создает в высшей степени несвязный коллаж, состоящий из поэтических цитат. Перечень этот звучит хаотично, поскольку целью моей было донести до читателя ощущение беспорядочности, царящей в мыслях героя. Если в голове у Ямбо хаос, то в перечне моем также должен царить беспорядок, ведь список является отражением опустошенной памяти:
Я гладил детишек и обонял детский запах, но не умел определить его, все, что мог сказать, — это запах нежный. Я способен был сказать только: Нередко запах свеж, как плоть грудных детей. Моя голова, однако, была не вполне пуста, в ней клубились ошметки чужой памяти: Маркиза вышла в пять часов гулять, земную жизнь пройдя до половины. Вставай, проклятьем заклейменный — стоит ноябрь уж у двора. Авраам роди Исаака, Исаак роди Иакова, а заодно Рокко и его братьев. И тут я увидел маятник, превыше пирамид и крепче меди! Здесь будет создана Италия. Мы создали Италию. Ты знаешь край лимонных рощ в цвету, где воздух воет, как в час бури море? С холма, где путники прощаются с Сионом, я видел град родной в его последний час. Туда, туда, возлюбленный, туда нам скрыться б навсегда! Туда, сюда, вниз, кверху, злое племя! Кто там стучится в поздний час? Конечно, я — Финдлей! О мать, о мать, ужели ты нарочно ко мне пришла, чтоб жизнь мою скончать? Слышишь, бьет ужасный час! Укрепитесь, силы! Вместе к смерти! Ищут нас бросить в ров могилы! Как каждая несчастная семья, в начале жизни школу помню я. Безжалостный отец, безжалостная мать, затем ли вы мое вскормили детство, чтоб сыну вашему по смерти передать один позор и нищету в наследство… Радость, первенец творенья, дщерь великого Отца! Радость, ты искра небес, ты божественна, дочь Елисейских Полей! Ночи безумные, ночи бессонные, чаши полнее налей! Жить и любить давай, о Лесбия, со мной! Смотреть, как черных волн несется зыбкий строй. Зачем же любишь то, что так печально, встречаешь муку радостью такой? Глядит на воды с вышины — раздвинулась волна, и выплывает из воды прекрасная жена. У молодой жены богатые наряды, на них устремлены двусмысленные взгляды. Свобода приходит нагая, из русского плена бредя… Едва дрожит простор волны хрустальной, как спящей девы млеющая грудь. Равным бессмертным кажется оный муж, пред твоими, дева, очами млеющий, близкий, черплющий слухом сладкие речи… Умножь теперь свой гнев и будь бодра, как прежде, и стары злы дела почти за добродетель! В тебе, в тебе одной природа, не искусство, ум обольстительный с душевной простотой! Я твой, я твой, когда огонь Востока моря златит! Я твой, я твой, когда сапфир потока луна сребрит! Ты отверзаешь нам далекие границы к пути, в который мы теперь устремлены! Итак, прощайте, скоро, скоро переселюсь я наконец в страну такую, из которой не возвратился мой отец! Той порою, как я, без нужды в парусах, уходил, подчиняясь речному теченью, в тополевой тени гуляя, муравей в прилипчивой смоле увяз ногой своей: так аргивяне, трояне, свирепо друг с другом сшибаясь, падали в битве. Гнев, о богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына! Licht mehr Licht uber alks, твой прах сойди в могилу, а душу бог помилуй. Все прочее — литература. Имена, названия, термины. Анджело Далль'Ока Бьянка, лорд Бруммель, Пиндар, Флобер, Дизраэли, Ремиджио Дзена, палеоцен, Фаттори, Страпарола и его приятные ночи, маркиза Помпадур, Смит-и-Вессон, Роза Люксембург, Дзено Козини, Пальма Старший, археоптерикс, Чичеруаккьо, Матфей-Марк-Лука-Иоанн, Пиноккио, Жюстина, Мария Горетти, Фаида эта, жившая средь блуда, остеопороз, Сент-Оноре, Бакта, Экбатана, Персеполь, Суза, Арбела, Смирна, Хиос, Колофон, Пилос, Аргос, Итака, Афины, Александр и гордиев узел. Энциклопедия осыпала меня палыми листьями, хотелось отмахаться, как от роя пчел [85] .
85
Я чувствую себя неловко, цитируя данный отрывок так, словно бы это был мой собственный текст. В итальянском варианте романа я собрал цитаты из хорошо знакомых среднему итальянскому читателю литературных произведений, однако переводчику пришлось попотеть над «переписыванием» моей компиляции, подбирая отрывки, которые были бы узнаваемы для читателя русскоязычного. Это один из случаев,
Перечни в массовой культуре
Поэтика списка пронизывает также многие аспекты массовой культуры, однако здесь они преследуют не ту же цель, что в авангардном искусстве. Вспомним хотя бы такие знаменитые визуальные перечни, как парад девушек в страусовых перьях, спускающихся по лестнице в фильме «Безумства Зигфельда» (1945), знаменитое водное шоу из «Красавиц на воде» (1944), шеренги танцующих девиц в картине «Парад в огнях рампы» (1933) или дефилирующих моделей из «Роберты» (1935) — и сравним их с нынешними дефиле высокой моды.
В данном случае появление перед зрителем верениц очаровательных красоток призвано всего лишь создать видимость изобилия, удовлетворить гигантоманию, продемонстрировать не один чудный образ, но много, очень много, предоставить в распоряжение потребителя неисчерпаемый запас сладострастных соблазнов — подобно тому, как властители прошлого украшали себя каскадами драгоценностей. Техника перечней этого типа не подвергает сомнению миропорядок; наоборот, она вновь и вновь повторяет, что доступный всем и каждому мир потребительского изобилия — единственная верная модель упорядоченного общества.
Появление все новых перечней всевозможных красот присуще обществу, в котором вызрела массовая культура. На память приходят слова Карла Маркса, который в первой главе «Капитала» писал: «Богатство обществ, в которых господствует капиталистический способ производства, выступает как огромное скопление товаров». Вспомним витрины, которые разнообразием выставленных в них предметов намекают, что внутри гораздо больше всякого добра; и торговые выставки, собравшие товары со всего света; и прославленные Вальтером Беньямином парижские пассажи, эти крытые стеклом променады с мраморными стенами, которые парижские путеводители XIX века называли «миром в миниатюре»; и, наконец, универсальные магазины, некогда прославленные Золя в романе «Дамское счастье»… Все они — не что иное, как перечни самих себя.
В романе «Таинственное пламя царицы Лоаны», где речь в основном идет о квазиархеологическом восстановлении воспоминаний, датированных 1930-ми годами, я довольно часто использовал перечни (как правило, хаотичные за счет нагромождения разнородных элементов). Позволю себе процитировать отрывок, где в кучу свалена масса популярных песен, которыми итальянское радио терзало мой подростковый слух:
В точности будто из радио: льется песня на просторе, песня за песней, все на одной и той же частоте, без нужды искать музыку, крутить ручки. Поехали. Я откинулся на подоконник. Звездное небо над головой. И такая прекрасная паршивая музыка. Пусть же она пробуждает нечто внутри меня.
Тысяча звезд сияет с неба… Звезды, небо, ночь и ты… Говори под звездами, говори мне, милая… Ты сияй, звезда ночная… Под антильским небом ночами, там, где звезды слепят лучами, с неба льются на нас ручьями… слезы любви! Под небом Сингапура, под небом золотым ты в первый раз шепнула, что я тобой любим… Звезды завидуют нам, и им любовь не отдам, и не сумеют подслушать они нашей с тобой болтовни… С тобой, без тебя, под звездой, под луной, я счастлив любовью, любовью одной…
Книги, книги, книги…
Как было сказано выше, библиотечный каталог — идеальный пример практического списка, поскольку количество книг в любой библиотеке конечно. Исключением, разумеется, был бы каталог бесконечной библиотеки.
Сколько книг в Вавилонской библиотеке, так причудливо описанной Борхесом? Одно из свойств борхесовской библиотеки в том, что хранящиеся в ней книги содержат все языковые структуры, все варианты, все вероятные сочетания двадцати пяти орфографических символов, и, стало быть, невозможно вообразить ни одной буквенной комбинации, которой бы в ней не было. В 1622 году Пауль Гюльден в работе Рrоblеmа arithmeticum de rerum combinationibus («Арифметическая задача сочетаний вещей») посчитал, сколько всего слов можно составить из 23 букв бывшего тогда в ходу алфавита, сочетая их попарно, потом по три — и так до составления слов из 23 букв, без учета повторений, и не думая о том, есть ли у получившихся слов какой-то смысл и можно ли их произнести. Получилось более 70 тысяч миллиардов миллиардов слов, для написания которых понадобятся более миллиона миллиардов миллиардов букв. Если записать эти слова в тысячестраничные тетради, размещая по 6о знаков в строке и по 100 строк на странице, потребуется 257 миллионов миллиардов подобных тетрадей. Если разместить эти тетради в библиотеке с кубическими хранилищами со стороной длиною в 432 фута (приблизительно 132 метра), каждое из которых вмещает 32 миллиона томов, понадобится 8 052 122 350 таких библиотек. Но где же разместить столько зданий? Ведь даже если принять в расчет всю поверхность Земли, на планете найдется место только для 7 575 213 799 библиотек!
Вычисления такого рода производили многие, от Марена Мерсенна до Готфрида Лейбница. Извечная мечта о бесконечной библиотеке вдохновила многих писателей на попытки создания образцов бесконечного перечня книг, причем наиболее убедительными из оных являются списки книг выдуманных, несуществующих, — и это означает, что фантазия человеческая поистине не знает границ. Сколь упоительны и захватывающи эти списки! Вот, например, перечень произведений (придуманных) из библиотеки Св. Виктора, которую Рабле описал в «Пантагрюэле»: «Жердь спасения», «Гульфикправа», «Туфли Декретов», «Гранат пороков», «Клубок теологии», «Метелка проповедника», сочинение Дармоеда, «Слоновьи яички для отважных», «Отрава для епископов» Мамотре, «О павианах и обезьянах», с комментариями д'Орбо, «Постановление Парижского университета касательно кокетства гулящих бабенок», «Явление святой Гертруды инокине Пуассийского монастыря, в то время как та производила на свет»,