Шрифт:
Том первый
"Всё описанное ниже, является лишь фантазией автора. Любые сходства имен или событий с именами реально существовавших людей или исторических событий считать всего лишь совпадением"
И. М. Стародубов
«Не судите, да не судимы будете, ибо каким судом судите, таким будете судимы; и ка кою мерою мерите, такою и вам будут мерить»
Евангелии от Матфея (гл. 7, ст. 1-2)
Глава 1.
Что я мог вам поведать об Аглае? По первому взгляду обычная, молодая ничем не примечательная селянка, как и все тогдашние простые бабы из "черных людей". Только так, если не наблюдать ближе, я мог увидеть её, пройдя мимо по улице или в другом месте. И, наверное, шепнул бы себе: – "Крестьянка да крестьянка, ещё лишь не вытянутая трудом. Ну, и бог
Уверен, и вы бы также. Глядя на незнакомого вам человека, к примеру, закованного в латы и с множеством уже заживших ранений, думали бы о нём как "бывалый воин" и ничего более. Однако как не сказано выше, искать одного не похожего на другого мы не станем без особого повода. А особый повод можно сотворить и на постном масле. Одна, казалось бы, абсолютно пустяковая деталь в ее облике, а это родимое пятно на шее у левого уха в форме птицы с раскрытыми крыльями, служила ей отличительной приметой. Конечно же, нет! Это не портила её девичий привлекательности, какой я вас заверяю, девушка имела в силу нынешнего возраста. Не юного, но твёрдо молодого. Однако лета своего не ведала по не образованности. В остальном же, худа – чем стройна, роста обычного, с длинными, русыми, не собранными волосами. Довелось ей прозябать своё одиночество на Псковщине, на смене столетий. Когда в те неспокойные времена немец, татарин и лютый латыш в те земли грабежами и войной ходили, а церковники словом зажигали души, чтобы после крепко-накрепко заключить их в свои объятия. Судьба не советуется с нами о своих планах, а лишь расставляет всех по местам как шахматные фигуры и порой бескомпромиссно жертвует многими ради затейливой комбинации.
Внешний вид может поведать как о месте, таки о
принадлежности человека. А по сему, я не ошибся. Аглая была крестьянкой, и как уже упоминалось, из Псковской стороны села Выбутино, собственно как и её мать, чьё имя уже и не вспомнить. В один из бандитских налетов татар было до смерти засечено кривой саблей. Дела таковы хоть и скверны, однако привычно для того уклада жизни. Потеряв единственного родного человека на то время, Аглая прибилась к общине. И по весне уходила в поля с шорниками. Сеяла рожь, горох; занималась уборкой урожая. А ближе к холодам, уже по устройству крестьянского быта, посильно помогала на заготовке дров, связывая и выплачивая на лошадях стволы. Не сказать, что ей было тяжело, скорее серо, однообразно. Худого о ней не говорили, ровно как и похвал от суровых людей она также не слышала. Хотя в работе всё выходило ладно, если не упомянуть больше. От чего лишь сотский староста Баян Аввакумович с усмешкой замечал.
– Не Чёрт ли сам тебе помогает? Лошадей пожалей.
– Да, они у меня сильные. Пока бревно вижу и отдохнуть успевают. – смеясь, объясняла девушка.
Всё так и было. Аглая трудилась, как говорится на совесть. Ничего и никогда у неё не подломится, всё как нельзя лучше ляжет, спляшет и как по заказу день на день.
А когда завечереет, угрюмый народец, захваченный
всеобщей печалью, оставляет дела и неспешно собирается в одном месте. Староста по обыкновению проверит инструмент и уже готовый дать команду идти в село, как вдруг заметит, что Аглаи и след простыл. Вот только была.
– Вот чертовка! Опять к лешему понесло.
недовольна причмокивал он, вслушиваясь как за деревьями удаляясь звучит Аглаина песенка.
В остальные дни он просто отмахивался рукой и уходил с народом в село. Сегодня же, очень взволнованный, ещё долго оставался на месте и даже пару раз окликнул её, но девушка была уже далеко и не слышала.
" Никто и не ведал
Живущих под небом,
Что голубушка больно
Сломала крыло.
Все шествия мимо,
Свой взгляд и не бросят.
А птица в мучениях
О помощи просит…"
Сколько себя помнила Аглая, столько же и напевал эту песенку. Кто и когда научил её незатейливым словам она и не помнила. Это то, единственное, как верный друг, сопровождавшее её на всём жизненном пути. Она часто уходило в лес, удаляясь от людей, от постылого крестьянского быта, хотя который ей и сравнить то было совершенно с нечем. Здесь, укрывшись от глаз, как и мы, порою, бежим вон, перевести дух, она всецело отдавалась душе, сливаясь в единый поток с тепло окружившим её миром. Она просто дышало. Слушала перешептывания деревьев, которое как ей казалось, она с легкостью понимает и может говорить с ними в ответ. Деревья же, заметив её внимание, приветственно, начинали
Последовав в глубину леса, она присела у ручья, у огромного серого валуна. И тут, стараясь не спугнуть собой, с охоткой начало наблюдать как в проблесках заходящего солнца, по воде, словно по льду, радостно танцевали лесные феи. Их смех, откликался эхом по лесной чаще, наполняя мелодией воздух, делая его еще более лёгким и прозрачным. Они являлись настолько реально, что порой, заигравшись, приближались так близко, не замечая, что в девушку тут же летели брызги от их крохотных ног. Завороженная чудным зрелищем, она уже не помнила ни о чём другом. Хотелось бесконечно сидеть на берегу ручья, радоваться, наслаждаться спокойствием. Всё это напоминало ей беспечный сон полный умиротворения. Однако солнце уже садилось. Ей поспешно нужно было вернуться домой, в свою ветхую избушку и к обыкновенной жизни. Лишь она подумала об этом, как её ноги захотели бежать. Бежать! Непременно бежать! Нестись наперегонки с ветром, разрезая пространство своим телом. Она поднялась. Точнее какая-то неведомая сила подняла и поставила её на ноги. А потом понесла. Вокруг мелькали деревья. Лесные поляны сменялись на пышные луга, болота и снова поляны, луга… Аглае еще никогда не было так легко. Она не чувствовала как её ноги перебирают на бегу. И даже не могла представить вес своего тело, как и усталость, казалось, ей совсем чужда. И только лишь одно могло означать, что она точно бежит, а не парит в воздухе. Когда босые ноги бились о прохладную траву, которая так странно становилось всё холоднее и холоднее. В этой сумасшедший гонки она и не заметила, как дорога привела её самому селу. Тут оно остановилось. Неизвестно откуда её грудь обхватила тревога. Ей представилась избушка, в которой она жила. Но не так как она привыкла её видеть, а совсем иначе. Вроде бы ничего не поменялось. Изъеденные солнцем и ветром бревенчатые стены, уходящие, по самое оконце в землю; та самая провисшая полумесяцем крыша, густо усеянная мхом. Всё было своим, привычным и в тоже время совсем чужим. Будто бы избушка не встречала её, а напротив гнала от себя прочь. Прощалась.
Глава 2.
В Пскове. В канцелярии Троицкого собора: тесный, душной комнате, без окон. За столом корпела тёмная фигура в рясе. Окружив себя всего двумя светильниками по одной свече в каждом, писарю было не совсем удобно, от чего он сильно ссутулился и порой нечаянно задевал носом перо. Но сменить обстановку для большего комфорта не пытался. Толи экономил, воск, таким образом, а может обыкновенные "неохота" мешала себе помочь. Выбранный же для работы пергамент, подразумевал, что немедленное занятие писаря имеет далеко непростой характер. Так и нахождение в комнате второго человека, тоже в рясе, но более представительно с виду, подчеркивало этот факт. Вторым же по определению назвать его было слегка ошибочно, но моя история не имеет духовного значения, потому небольшое отступление будет приемлемо. Назначенный в должности владычного наместника Псковской епархии, епископ Феофан ведал важными делами только лично и особое внимание уделял пошлинам взимаемых церковью. Но не являясь полноправным руководителем, а уполномоченным лицом – викарием, он был обязан отчислять долю в главную резиденцию и прилагать к ней отчёт.
–…сельцо "Чудские Ворота", – промеряя шагами комнату, важно диктовал он – в составе десяти домов. Черносошных крестьян тридцать шесть мужей. В Петров день дарено, с Божьей помощью… – тут викарий остановился. Задрал голову к потолку и задумался. Глаза его при этом приняли глуповатый выражение. Однако общую солидность не потерял. Чему в принципе очень старательно пытался соответствовать. Как ему казалось, человек его сана и положение должен: держать голову чуть выше человеческого роста; быть слегка полноватым, что у него не отнять; и непременно обладать пышные бородой. В этом конечно ему не повезло. Бородка росла так себе. Редка и седа. От чего его человеческая натура, побеждала надо духовной и втайне от всех, он подкрашивал её охрой.
– Вот, слушай, Гришка, – обратился он к писателю – если все наши волости объехать на лошади, задерживаться там лишь для разговора. Трёх дней хватит?
– Ну не знаю, преосвященнейший Феофан. Всё зависит, какая лошадь и какой разговор.
– Лошадь отличная. С наших конюшен. Разговор обыкновенный, недолгий. Так, расспросить, о том, о сём. Перекусить и в путь.
Гришка подумал.
– Вы это к чему? Никак прогуляться вздумали? Того глядишь, лошадь то как вас понесёт, всех архангелов вспомните. – усмехнулся писарь.