Откровенные рассказы полковника Платова о знакомых и даже родственниках
Шрифт:
— Не валяй дурака.
Реплика эта не успокоила, однако, поручика. Он продолжал соображать. И неизвестно, к чему бы пришли поручичьи размышления, если бы ход их не был резко нарушен: ужинавший с Бибиковым рядом низенький и чернявый штатский из военных, очевидно, потому что не по-штатскому угловато сидел на нем нескладно скроенный, от неважного портного, недорогого сукна сюртук, внезапно перегнулся к писателю через стол и сказал:
— Пишете складно, а ер-рундой занимаетесь, уважаемый. Это что ж за рассказ? Вы бы обо мне написали, если туркестанскими тиграми и орлами интересуетесь.
— О вас? — спросил писатель, и глаза его стали внимательными. — А
Штатский сложил салфетку весьма искусно — зайчиком, два уха вверх, — и сказал чрезвычайно хладнокровно:
— О том, как я завоевывал Индию.
Сумасшедший? Бибиков откинул корпус и посмотрел на соседа в профиль. Тамара всплеснула руками:
— Вы?
— Именно, — подтвердил чернявый и скривил губы злой и печальной, байроническою усмешкой. — Я ведь недавно шпаком хожу, был офицером.
— Расскажите! — восхищенно воскликнула Тамара. — Индия, это же совершенно чудесно…
Она запела… Не в полный голос — нельзя за столом полным голосом:
Не счесть алмазов в каменных пещерах, Не счесть жемчужин в море полуденном, — Далекой Индии… чу-дес…
Чернявый огляделся, кривясь по-прежнему:
— Рассказать — отчего не рассказать: может быть, господин писатель и впрямь увековечит неизвестный миру подвиг подпоручика Карамышева. Карамышев моя фамилия. Прошу любить и жаловать. — Он ощерил желтые, очень неприятные зубы. — Туркестанский орел — поорлистее тех, что у вас под стол лазают. Но ежели рассказывать… Неуютно здесь, да и шум. Пойдемте лучше наверх, к Наташе… — И, заметив удивление окружающих, разъяснил: — Я двоюродный брат хозяйки здешней. Приехал из Бухары на побывку. Людей, как говорится, посмотреть и себя показать… Ну, и устроиться, ежели удастся. Наталья, кажется, по таким делам — мастак.
Он отодвинул стул.
— Пошли? Насчет бутылок я кому нужно мигну.
— И рокфору, — сказала Тамара. — Я не могу после ужина без рокфора…
Бибиков умоляюще глянул на Эристову. Она засмеялась и положила свою руку на руку Андрея Николаевича:
— Бибикова мы тоже с собой возьмем, правда?
Наверху, в дальней «синей» гостиной, куда проследовал твердой по-хозяйски поступью чернявый в предшествии остальных, было действительно уютней. Полутьма от синего, темного фонаря, темных, синим штофом обтянутых стен. Ковер — синий, теплый, пушистый, во всю комнату. И разожженный камин.
Карамышев сел на ковер, у самой каминной решетки. Мысль — счастливая: так действительно будет совсем уютно. Тамаре для мягкости набросали диванных подушек. В ногах у нее сел Бибиков, в головах — писатель и Бистром. Княжнин, два лейб-егеря, преображенец и лейб-гусар, князь Ливен ближайшие соседи по столу, слышавшие весь разговор и, естественно, вошедшие в компанию, разместились чуть-чуть поодаль. Лакеи, вошедшие следом, составили на ковер подносы с бокалами, бутылками, сыром и фруктами.
— Там есть ключ, — хрипловатым голосом сказал чернявый и оглядел Тамару, нагло и жадно. — Капитан, вы всех ближе: не откажите щелкнуть, чтобы случайно кто не забрел. Нам лишних не надо. И так в комплекте: женщина, тигры и орлы.
Он захохотал. Никто не отозвался. Замок щелкнул. Княжнин разлил вино по бокалам. Карамышев выпил, дергаясь ртом и морщась.
— Итак. Рассказ о том, как меня, туркестанского, по патриотической терминологии, орла, заклевал двуглавый орел всероссийский…
— Как? — спросил запиравший дверь егерь и переглянулся — взглядом летучим и быстрым — с Княжниным. — Вы, собственно, о чем?..
Карамышев не ответил. Он смотрел сквозь до краев налитый бокал
— Прежде чем перейти к основной своей теме, вынужден сделать некоторое предисловие, ибо иначе непонятно будет воспоследовавшее. Предисловие это, то есть первый, как бы приуготовительный рассказ, я озаглавлю по-писательски…
Холерная романтика
Название в определенной мере, я бы сказал, самообличительное. Потому что начал я свою жизнь романтиком: в неопределенных мечтах о великом. Это вообще, как вы и по себе, конечно, знаете, в системе тогдашнего воспитания было. Тогда, не как теперь, на великих образцах и к великим делам, а не муравьиному бытию воспитывали. Десяти лет я Плутарха читал, с сердцебиением: Фемистокл, Аристид, Перикл…
"Афиняне не знали, чему больше удивляться в Алкивиаде: его порокам или его добродетелям…"
Десять лет прошло, помню! А к шестому классу гимназии неопределенная мечта стала приобретать и некие жизненные уже очертания. Когда мы древнюю российскую письменность проходили, заволновала меня совершенно особенно былина о Волхе Всеславиче, как он царство индийское покорять ходил, повоевал индийского царя Салтыка и жену его, красавицу Елену Александровну, за себя взял. Не изволите помнить?
Обернулся Волк туром — золоты рога,
Побежал он к царству индийскому…
Такое странное дело: об Индии в былине ничего нет, только название одно, а видел я ее до последней точности ясно. Словно я там под каждым деревом посидел, каждого слона за хобот потрогал… И Елену Александровну, Салтыкову жену, хотя она в былине тоже никак не описана, видел тоже до невероятности осязаемо: тоненькая, томная, а грудь высокая-высокая, прямо невероятная грудь!.. Конечно, впоследствии мне стало понятно, что так оно и должно было быть, потому что детское мечтание о женщине всегда с груди начинается — другого еще не знаешь, но тогда очень меня это волновало. Подумаешь о Елене Александровне — и по всему телу сладкая такая изморозь.
Тогда-то, на школьной еще, стало быть, скамье, и закрепла мечта в решение: завоевать Индию. Достойней мечты не найти, я и сейчас так думаю, потому что значит это — с одного раза взять все, что только человек может в жизни своей пожелать: славу, власть, богатство, красавицу-женщину.
К окончанию гимназии я в этой мысли до того утвердился, что без колебаний малейших вместо гражданской карьеры в военное училище пошел и при выпуске в офицеры взял вакансию в Туркестан, чтобы ближе быть к своей, так сказать, мечте и ожидаемым мною событиям. В гимназии и в училище я все, кажется, что возможно, об Индии прочитал и к будущим завоеваниям с таким пылом по всем военным предметам готовился, что начальство меня особенно отмечало, как будущего примерного офицера и бойца за расширение державы Российской. Англичан как главных противников наших на азиатских колониальных наших путях я тогда уже зелено ненавидел, и решение мое пересадить "жемчужину британской короны", как Индию именуют, на "мономахову шапку" императора российского приобрело для меня еще дополнительный к прежним романтическим моим мечтаниям политический, так сказать, смысл. Особенно я, прямо сказать, разъярился, когда прочел в книжке лорда Керзона, что, по мнению оного, "в России серьезно мечтать о завоевании Индии могут только неисправимые теоретики да иные полоумные субалтерны". Поскольку я был именно субалтерном, получался как бы личный намек. И в Туркестан я поехал с твердым, таким образом, намерением — показать означенному британскому лорду российскую кузькину мать высочайше установленного образца.