Откровенные тетради
Шрифт:
Оба вышли в прихожую проводить меня. Прощаясь, Наумов коротко поклонился. Вера Александровна протянула руку.
— Я рассчитываю, что в следующий свой приезд в Москву вы обязательно к нам зайдете. Наш дом открыт для вас.
— Спасибо.
— Передайте, пожалуйста, Катерине, что мы всегда готовы принять ее.
— Хорошо, я скажу.
— Мы рассчитываем на ваше содействие…
Этой слегка загадочной фразой аудиенция была закончена.
Вечерняя столица, осыпанная снежком, шумела ровно и неумолчно, как тайга. На ближайшей скамейке я выкурил сигарету.
12
В
Перед отъездом мне понадобились деньги; я заказал междугородный разговор. Бухгалтерия не ответила, Миусовой на месте не оказалось, трубку поднял Суворов. Не очень любезным тоном он обещал передать мою просьбу Клавдии Ильиничне, старшему бухгалтеру. Я поинтересовался новостями в редакции. Иван Иванович сварливо отвечал, что новости у них одни и те же — каждый день сдавать материалы для эфира, пока начальство прогуливает казенные деньги. Я спросил, все ли в порядке. Суворов сказал, что Катю Кротову положили в больницу.
— Что с ней?
— Что с ней такое, не знаю, не врач, а если людей послушать, то на почве беременности.
— Кротов в редакции?
— Шляется где-то, — пробурчал Суворов.
— Как он? Номеров больше не выкидывает?
Через расстояние в четыре тысячи километров я как будто увидел ироническую ухмылку Ивана Ивановича.
— Разве сами не знаете… У него вся жизнь — цирковой помер, — проворчал старик.
В этот же день под вечер я позвонил Наумовым. Ответила Вера Александровна. Она удивилась, что я еще в Москве. Не вдаваясь в объяснения, я спросил, известно ли ей, что Катя в больнице. Наумова ничего не знала и, кажется, растерялась. В трубке слышалось ее короткое учащенное дыхание. Помедлив, я сказал, что, вероятно, целесообразно ей лично позвонить в окружную больницу и проконсультироваться с врачами. Я назвал ей фамилию Савостина — главного врача и дал номер его телефона.
— Да, да, я так и сделаю. Благодарю вас. Этого следовало ожидать.
— Что следовало ожидать? — не понял я.
— Преждевременное замужество, сумасбродство, беременность, а теперь болезнь… все одно к одному.
Я выразил надежду, что все обойдется. Вера Александровна задышала еще чаще. Тогда я спросил домашний адрес Кротовых. В трубке стало тихо. Наконец раздался ровный голос Наумовой:
— Вы хотите к ним зайти?
— Да, у меня есть поручение. — Я покривил душой.
— От него?
Имя Кротова было в ее устах запретным, как бранное слово.
Я записал адрес, который продиктовала Наумова, и поблагодарил:
— Спасибо.
— Спасибо, что позвонили, — сказала Вера Александровна.
Ее глубокий грудной голос прозвучал отчужденно.
Так я попал к родителям Сергея Кротова.
Зачем я пришел сюда? Кто меня просил об этом? Почему я принимал так близко к сердцу все, что было связано с Катей и Сергеем? Почему в отлучке, в Москве, я вспоминал о них так же часто, как о своей семье? Да кто они такие, в самом деле, эти Сергей и Катя, Катя и Сергей, что от их поспешных шагов дрожит земля и устоявшаяся
Открыла мне женщина-невеличка в шали, накинутой на плечи. За ее спиной стоял худущий, постаревший, седоволосый Сергей Кротов.
— Анна Петровна? Леонид Иванович?
Женщина замигала кроткими, слегка испуганными глазами и оглянулась на мужа.
Я назвал себя. Борис Антонович Воронин, приезжий человек, коллега Сергея.
— Входите, входите, пожалуйста! — певучим голосом заговорила маленькая женщина.
— Милости просим… раздевайтесь! — пробасил постаревший Сергей Кротов.
Анна Петровна вторила;
— Входите, входите! Вот сюда, в комнату. Отец, мигом беги в магазин. Одна нога здесь, другая там!
— Сейчас бегу, мать.
— Да вы не беспокойтесь!
— Как же не беспокоиться? Вы же с дороги. Купи колбаски, ветчины, сыру, сам знаешь чего…
Леонид Иванович ухватил меня под локоть.
— Водочку пьете?
— Пью.
— А может, коньячок?
— Да нет, водка лучше.
Леонид Иванович подмигнул мне, надел длиннополую шубу, позвенел мелочью в кармане — и только и видели его долговязую фигуру.
— Он быстро сбегает, — заверила меня Анна Петровна.
— Зря вы это, честное слово! Я сыт. И вовсе я не с дороги. Я в Москве уже десять дней.
Но она ничего слушать не желала. Хлопоты — это не мое дело, а вот не желаю ли я сесть на диван, где помягче, не включить ли телевизор, не посмотрю ли я газеты, пока она будет возиться на кухне, курящий ли я, а если курящий, то курите на здоровье, вот пепельница… Маленькая и живая, Анна Петровна убежала на кухню, где сразу загремела посудой, а я закурил, преспокойно осмотрелся.
Нет комнат, которые не рассказывали бы своим беззвучным языком о хозяевах. Мне показалось, что я уже бывал здесь. Чем дольше я смотрел на потертый диван, полки с книгами, газетами и журналами, неброские обои, тем сильнее ощущал, что где-то и не раз все это видел… Вдруг меня осенило: я вроде бы находился в собственной квартире, чудесным образом перенесенной в Москву. В ней не хватало только выступающей из стены уродливой печки. «Здравствуйте, пожалуйста!»— сказал я вслух. Затем появились кое-какие мелкие несходства. Например, половина библиотеки была явно моя, а вторая половина чужая, подобранная любителем современного зарубежного чтива. У меня к полкам были прикреплены любительские фотографии, а тут рядом с книгами стояли занятные фигурки из дерева. Зато магнитофон был точь-в-точь как у моей дочери, раскладное кресло точь-в-точь как у меня, а швейная машинка на полу в углу такая же, как у моей жены. «Ну и ну!»— пробормотал я удивленно.
Минут через пятнадцать Анна Петровна пришла накрывать на стол и, звеня вилками, принялась расспрашивать: хорошо ли я добрался до Москвы, не качало ли в самолете, люблю ли я маринованные маслята или мне больше нравятся соленые грузди?.. Тут возвратился Леонид Иванович с целым ворохом покупок, оживленный, как ребенок после прогулки. Анна Петровна опять ускользнула на кухню. Леонид Иванович снял пиджак, уселся напротив меня, закурил, оперся большими ладонями о колени, пыхнул дымом, подался вперед, сказал: