Открытие Джи - Джи
Шрифт:
— Да, ему было только двадцать восемь лет, сэр, когда он стал директором Кавендишевской лаборатории. Но молодость — это недостаток, который, увы, со временем проходит…
— Меня это не интересует, — прервал ее посетитель. — По крайней мере, могли бы вы мне указать на солидных научных друзей, которые бывали у него?
В глазах его мелькнул жаркий интерес.
— Они бывали не часто, сэр. В нашем пансионе полагается принимать гостей только по праздничным дням. Вот извольте видеть. — Она взяла с плюшевой скатерти аккуратную тетрадку. — Это книга расходов на праздничные обеды, подаваемые
— С кем же он праздновал этот веселый день? — спросил джентльмен с мрачноватой усмешкой.
— Право, не могу перечислить. В книгу расходов я не записываю фамилии гостей.
Незнакомец хрустнул пальцами.
— Скажите, — произнес он, — не замечали ли вы, чтобы у мастера Томсона бывал маленький джентльмен с торчащими седыми усами? Он не наведывался к нему, приезжая из Лондона?
— Не помню, — задумчиво проговорила вдова.
— Может быть, сэр Крукс — так зовут джентльмена — писал мистеру Томсону из Лондонского Королевского общества? Сюда ведь, вероятно, часто приходили письма?
— До сих пор довольно редко, сэр, и я была этим очень довольна. За письма часто приходится доплачивать, а мелочь не всегда оказывается под рукой.
Иностранец медленно вынул из кармана портмоне и извлек из него серебряную монету.
— Пожалуйста, возьмите это на случай, если мне придется побеспокоить вас письмом.
Монета осталась на плюшевой скатерти.
— Значит, вы считаете, что не было ни писем, ни визитов сэра Вильяма Крукса?
Вдова отрицательно покачала головой.
Посетитель снова взглянул на часы и встал. У миссис Кемп мелькнула мысль, что он вовсе не похож на делового американца. Скорее на немца. И почему-то ей очень хотелось, чтобы он скорее ушел. Посетитель направился к выходу.
— Благодарю вас. Сожалею, что не застал мистера Томсона.
Он медленно открыл тяжелую дубовую дверь и неслышно спустился по лестнице.
Хозяйка задумчиво постояла перед узким окном, выходящим на кембриджскую улочку, и, когда темная фигура скрылась за углом, отцепила один из ключей от связки, висевшей у ее пояса, и направилась в комнату, которую занимал раньше Джозеф Джон Томсон. Там было темно и сыровато. На столе лежали засушенные цветы; собранные Томсоном лесные маргаритки, вереск, дрок; валялось несколько распечатанных писем; на одном из них была печать Лондонского Королевского общества:
«Сэр, вас интересуют исследования катодных лучей. Могу пока сообщить только то, что в электрическом поле отклонение катодных лучей мне получить не удалось. Я отклонял их лишь магнитом. И это известно из моих демонстрационных опытов. К сожалению, не могу ничего сказать о причине неудач с отклонением лучей в электрическом поле. Немецкие ученые полагают, что это доказательство того, что катодные лучи — волны эфира, а не электрически заряженные частицы. Не берусь пока спорить, признаться, у меня нет на это времени.
Искренне уважающий вас Вильям Крукс».
Вдова не была уверена в том, что подпись прочитана ею правильно. Росчерк был неразборчив, возможно, ей показалось,
В дверь снова позвонили, и она пошла отворять с некоторым опасением, что вернулся сердитый американец.
Перед ней стоял бледный, скромно одетый человек, в шляпе с порыжевшими полями.
— Что вам угодно, сэр?
Он протянул миссис Кемп записку, написанную четким бисерным почерком мистера Томсона.
— Пожалуйста, войдите в дом, мистер…
— Эбенизер Эверетт, — подсказал посетитель и прошел в дом. Он немного прихрамывал.
В гостиной он сел на стул подле стенных часов, взглянул на них мельком, хотел было что-то сказать, но промолчал.
В записке к миссис Кемп Томсон просил предоставить его бывшую комнату ассистенту Кавендишевской лаборатории мистеру Эверетту.
— Вам известны условия, мистер Эверетт?
— Да, сударыня.
— Вы знаете, что я не терплю шума?
По лицу посетителя мелькнула слабая улыбка.
— Я никогда не произвожу шума, кроме как в лаборатории. Там я бью много стекла.
— Сэр, я вас не понимаю.
— Я стеклодув и изготавливаю экспериментальные приборы.
Новый жилец встал.
— Вы позволите мне снять плащ? Я хотел бы посмотреть ваши часы — мне кажется, механизм засорился. Когда они били, я заметил неисправность.
— Вы можете починить мои старинные часы? Мистер Эверетт, разрешите, я приму у вас плащ.
Эверетт остался в куртке, на локтях которой были положены аккуратные заплаты в виде ромбов.
В руках у него мгновенно появилась крошечная отвертка и пинцет. Он бесшумно открыл резную дверцу футляра часов и весь погрузился в работу. Он работал самозабвенно, молчаливо и сурово. Казалось, даже терял дар речи и забывал об окружающих. Он сливался с механизмом, с движением шестеренок так же, как срастался в лаборатории с газовой горелкой, с вакуумной трубкой, с тончайшими золотыми лепестками электроскопа, с зелеными стеклянными изоляторами электростатической машины, с накаленной вольфрамовой спиралькой, которую надо было бережно впаять в прибор. Эверетт был волшебник. Стеклодув. Конструктор. Мужественный молчальник, не ронявший ни единого слова, пока эксперимент не становился предельно ясным.
Молчание Эверетта было лучшей опорой Джи-Джи и в отчаянные минуты сомнения, и в трудные дни головокружительного успеха, когда не хватало сил, чтобы полностью разобраться в значимости сделанного открытия.
Эверетт, поселившийся в скромной комнатке миссис Кемп, сделал для науки то, что нельзя оценить никакими статьями и премиями. Без него не была бы откачана первая вакуумная трубка в Кавендишевской лаборатории, позволившая увидеть отклонение загадочных катодных лучей в электрическом и магнитном полях. Без него не были бы восстановлены десятки треснувших и развалившихся стеклянных приборов. Без него нельзя было бы оценить степень погрешности экспериментов Джи-Джи. Он знал количество «утечки» в каждой трубке. Он честно отчитывался перед Джи-Джи за неточность прибора, за скверную смазку мотора, за плохое качество стекла. Но и он, Эверетт, знал об ошибках Джи-Джи все. А Томсон всегда принимал решение, лишь оценив старые ошибки.