Открытие медлительности
Шрифт:
Джон подумал об острове Саксемберг, который так и остался ненайденным.
Шерард тогда сказал: «Если его никто не найдет, он будет мой».
— Куда ты хочешь, Шерард? На Саксемберг?
Никакой реакции. Джон снова посмотрел на увечную
половину лица и задумался — что же в нем такого страшного? Каждому человеку хочется, чтобы чужое лицо смотрело на него приветливо и радовало глаз. Каждый мечтает о том, чтобы обнаружить в нем приятное отображение самого себя, и приходит в ужас, если оно кривится в злой усмешке или искажается в страшной гримасе, и кажется, будто это голый череп угрожающе
И все же Джон не мог совладать с нахлынувшими на него чувствами. К лицу они имели лишь косвенное отношение. Душевное равновесие нарушилось, и он уже не знал, что он испытывает в данную минуту — огорчение или радость, сострадание или любопытство. То, что происходило в его голове, нельзя было назвать мукой, вызванной прикосновением к чему-то чуждому и непонятному. Нельзя было назвать это и битвой — скорее все это напоминало поверхность воды, по которой прогуливается ветер, и мысли пенились, набегая ровными рядами, словно прибрежные волны.
«Никого не осталось, — думал он. — Мэри Роуз, Симмондс, Мокридж, Мэтью, где они? Вот и Элеонор меня покинула, я просто пропустил ее вперед себя. А Шерард вернулся, страшно изуродованный, арестант, носящий мое имя, и я распоряжался его судьбой, и я же подверг его наказанию».
Джон вдруг спросил себя: «Что я за человек? Хороший или плохой?» Это был один из множества вопросов, оставшихся без ответа, один из тех, что накатывались издалека и разбивались о берег неутомимым морским прибоем, намывающим груды песка. Джон не боялся подпускать к себе вопросы, он каждому давал свободу и был готов честно снести все тяготы, проистекающие из этого. «Хорошим я, пожалуй, не был никогда, — подумал он, — медлительность никого не красит. Но злости мне тоже довольно часто не хватало».
Шерард не глядя протянул ему лепешку, чтобы он тоже отломил себе кусок. Лаундов запас на случай голодных времен, «Франклинова гавань», ледник, кормление пятитысячной толпы. Джон помнил это как сейчас. Он взял себе хлеба и принялся жевать, обливаясь слезами. «Прямо как крокодил», — подумал он. Ему стало смешно, и он от души расхохотался. Маконоки, Монтегью и тасманская политика — все куда-то отодвинулось.
Шерард Лаунд мирно сидел и наблюдал за горизонтом. Скала, ничем не сразишь. «Он достиг моей цели», — подумал Джон.
Он закрыл глаза руками и пристально вгляделся в темноту. Сколько времени он так провел, Джон и сам не знал. Когда он снова посмотрел на белый свет, все стало как-то яснее — дети, лодки, лотки. Лица, обращенные к нему, казались дружелюбными. Он чувствовал себя как никогда бодрым, живым, благодарным судьбе за собственную жизнь, крепким духом и телом. И удивительно молодым.
Объявился Форстер:
— Ваше превосходительство, награждение! Победители уже…
Джон только рассмеялся на это:
— Победители могут подождать!
Шерард жил теперь в губернаторском доме. Никто не знал, воспринимает он хоть как-то окружающую действительность или нет, а если воспринимает, то насколько. Днем он обыкновенно сидел на том же самом месте, на берегу, и взгляд имел очень осмысленный.
— Месяц, полтора, больше он не протянет, — высказал свое суждение
— Быть может, он нашел настоящее, — пробормотал Джон. — В любом случае он умрет великим открывателем.
Доктор Кавердейл пристально посмотрел на губернатора с видимым удивлением.
Он любил Софи, в этом Джон мог признаться только себе. Он гулял с ней по парку, без шпаги, чтобы иметь возможность идти справа, он наблюдал из окна за ее движениями, когда она гуляла по парку одна, он пил с ней чай, бесконечно мешал ложкой в чашке и рассказывал об Уильяме Уестолле и береговой линии Арктики. Дальше этого он не заходил. Если он снова нашел любовь, то он мог позволить себе определить ее туда, где ей было место. Все, что он делал, обретало свое достоинство в том, что либо уже продолжалось достаточно долго, либо замысливалось на долгие сроки. Он не думал, что исключения из этого правила принесут ему счастье. Когда однажды вечером они были вдвоем в гостиной и Софи, стоя рядом с ним, вдруг обняла его, он погладил ее по голове и принялся спешным порядком повторять устав законодательного совета, чтобы сохранить спокойствие. Конец каждого параграфа гласил: «Твою жену зовут Джейн!» Потом он поцеловал ее в макушку. Тем все и кончилось.
«Меня наверняка скоро отзовут, стало быть, можно спокойно забыть про всю эту тактику!»
Джон Франклин перестал считаться с мнением кавалеров в сапогах и верных им газет. Он хотел употребить оставшееся время на то, чтобы заняться вещами важными и долговечными. Первым делом было составлено картографическое описание всего побережья острова, а в морские карты внесены поправки. Китобои и местные владельцы торговых судов были освобождены от всех портовых поборов. Число кораблей после этого стремительно стало расти.
— Чем больше моряков, тем лучше! Только польза будет! — заявил он во всеуслышание.
Преодолевая яростное сопротивление помещиков, он делал все, чтобы жизнь на острове как можно меньше напоминала каторгу. Он отправил в Лондон запрос о возможности переименования Вандименовой земли в Тасманию, поскольку все купцы, ремесленники и горожане из поселенцев не без гордости величают себя тасманцами, а старое название просто ненавидят. Презрев неудовольствие обоих советов, Джон основал Тасманский краеведческий музей, построил на очень скромные средства здание парламента и поддержал создание театра. Он скупил земли вдоль реки Хуон и сдал их на льготных условиях за малые деньги бывшим заключенным. Не одну неделю провел он в ежевечерних разговорах с учеными, священнослужителями и поселенцами, главным образом о воспитании. Он собирался создавать школу.
Когда леди Джейн вернулась из Новой Зеландии, он стал демонстративно привлекать ее к решению всех правительственных вопросов. Не имея права голоса, она тем не менее присутствовала на каждом заседании обеих палат. Ее неофициальное участие воспринималось теперь как само собой разумеющееся. Злобные разговоры да пересуды постепенно сошли на нет. Общество решило, что это не проявление слабости, а свидетельство независимости, если губернатор выбирает себе в советчики того, кого считает для этого наиболее пригодным.