Открытие Морниела Метьюэя
Шрифт:
Мы сочувственно похлопали его по плечу, но не могу сказать, чтобы меня его проблемы слишком уж волновали.
Энди и Денди улетели на той же неделе, по обыкновению велеречиво пожелав нам благополучия и доброго здравия. Чуть ли не все население планеты провожало их под завязку набитые радионуклеидами корабли воздушными поцелуями.
Спустя шесть месяцев ревитализаторы перестали действовать.
– Я все правильно понял?
Глядя на мое полное сомнений лицо, Троусон только кивнул.
– Свежая статистика подтверждает: смертность вернулась к уровню, державшемуся до появления гостей с Бетельгейзе. Или спросите любого врача… ну, не любого, а того, кто не связан ооновской подпиской о неразглашении. А когда об этом станет известно прессе, помяните мое слово, Дик, грядут беспорядки, и
– Но почему? – изумился я. – Что мы сделали не так?
Он расхохотался и смеялся долго, а затем оборвал эту вспышку чувств, лязгнув зубами. Потом встал и подошел к окну, за которым черноту небосвода сглаживало мягкое сияние звезд.
– Мы сделали не так только одно. Но – непоправимое. Мы им доверились. Мы совершили ту же ошибку, которую допускают все отсталые туземцы при встрече с более продвинутой цивилизацией. Манизер с Лопесом раскурочили-таки одну машину. И нашли источник энергии. Ее там почти не осталось, но для анализа хватило. Дик, мальчик мой, знаете, на чем она работала? На исключительно высокообогащенных радиоактивных элементах!
Потребовалась минута, а то и две, чтобы эта мысль достучалась до моего сознания. Потом я медленно, очень медленно опустился в кресло и открыл рот. Первые звуки, изданные мной, напоминали скорее сиплое кваканье, но в конце концов мне удалось выдавить из себя:
– Проф, вы хотите сказать, вся эта расщепляемая ерунда была нужна им самим? Для их собственных ревитализаторов? И все, что они делали на нашей планете, было тщательно продумано и спланировано? Чтобы они смогли вежливо и даже обаятельно обвести нас вокруг пальца? Но ведь это не… да нет, этого просто не может быть… с их-то продвинутой наукой они могли бы при желании завоевать нас как голых дикарей. Они могли бы…
– Нет, не могли бы, – возразил Троусон. Он отвернулся от окна и смотрел на меня, скрестив руки на груди. – Они старая, вырождающаяся раса, они не стали бы даже пытаться покорить нас силой. Не в силу этических принципов – вся эта грандиозная афера отлично характеризует их с этой стороны – но потому лишь, что им недостает для этого энергии, целеустремленности, да и просто интереса. Энди и Денди, возможно, одни из немногих оставшихся представителей своего вида, которые хоть как-то годны на то, чтобы разводить отсталых дикарей на жизненно необходимое им горючее для ревитализаторов.
В голове моей начали складываться картины возможных последствий. Я – тот человек, кто приложил максимум усилий к формированию положительного образа пришельцев; что станет со мной, если меня хоть каким-то боком свяжут с этой историей?
– А ведь без атомной энергии, проф, нам не видать космоса как своих ушей!
Он с горечью отмахнулся.
– Нас облапошили, Дик. Всю человеческую расу. Я догадываюсь, каково придется тебе, но подумай обо мне! Я главный простофиля, я виноват во всем. И ведь социология – мой хлеб! Как мог я не разглядеть подвоха! Как? Все признаки были налицо: отсутствие интереса к собственной культуре, чрезмерная интеллектуализация эстетики, гипертрофированный этикет… Даже первое, что мы у них увидели – корабль – избыточно декорирован для молодой, напористой цивилизации. Они совершенно определенно вырождаются; если подумать хорошенько, так все указывает на это. Одно то, чем они питают свои ревитализаторы – ну никак не тем, что мы ожидали… Да будь у нас их наука (хотя не факт, что мы вообще когда-нибудь достигнем их уровня), мы наверняка бы придумали что-нибудь рациональнее! И безопаснее. Стоит ли удивляться тому, что они не могли объяснить нам принципы своей науки – сомневаюсь, чтобы они сами хорошо понимали ее. Господи, да они просто расточительные, неадекватные и вороватые наследники некогда великой расы.
Меня преследовали собственные темные мысли.
– Но лохами-то в результате все равно оказались мы. Теми самыми лохами, которым расфуфыренные мошенники с Бетельгейзе продали Бруклинский мост.
Троусон кивнул.
– Ну, или кучкой бедных туземцев, продавших свой остров европейцам за пригоршню ярких стеклянных бус.
Но, конечно же, Альварес, мы оба ошибались. Ни я, ни Троусон не ожидали прорыва от Манизера, Лопеса и остальных. Как сказал Манизер, случись все это на несколько лет раньше,
Все, что от нас требовалось, это как следует заняться наукой. И мы ею занялись. А все остальное, Альварес, – эффективное всемирное правительство, население, уже имеющее опыт коллективной работы, да и мотивация утереть нос ублюдкам – лишь помогало решению проблемы.
Мы накопили искусственных радионуклеидов и заправили ими ревитализаторы. Мы создали атомное топливо и работающие на нем космические корабли. Мы провернули все это достаточно быстро, и на этот раз мы целились не на ближнюю перспективу, не на Луну там и даже не на Марс. Нам нужен был звездолет. Он был нужен нам так сильно, так срочно, что мы получили и его. И вот мы здесь.
Объясни им ситуацию, Альварес, – так, как объяснил ее тебе я, только со всеми этими вывертами и экивоками, на которые способен только уроженец Бразилии с двадцатилетней практикой торговли на Востоке. Ты для этого самый подходящий человек – я так говорить не умею. Это единственный язык, который эти вырождающиеся слизни поймут, – значит, так и будем с ними говорить. Поговори с ними, с этими скользкими слизняками, с этими хитрожопыми устрицами без раковин… хотя нет, хитробрюхими, да. И не забудь упомянуть, что запас радионуклеидов, что они нагребли у нас, рано или поздно подойдет к концу. Обрисуй им это понагляднее. Сделай упор на том, что мы научились производить искусственные радионуклеиды и что у них наверняка найдется что-нибудь еще, представляющее для нас интерес сейчас или в обозримом будущем.
Скажи им, Альварес, что пора платить за проезд по тому Бруклинскому мосту, что они нам втюхали.
Этот рассказ – первый (во всяком случае, первый, написанный сознательно) из цикла «Вот идет цивилизация». Где-то в процессе написания «Освобождения Земли» я начал подумывать о серии рассказов, переносящих в будущее, в фантастический антураж то, что происходило в нашей истории, когда высокоразвитые в технологическом отношении культуры встречались с отсталыми в означенном отношении культурами – от ацтеков до таитян, от озера Сад до озера Титикака. Чтобы мы, земляне, стали индейцами с острова Манхэттен, а существа с Бетельгейзе – голландцами, минхеером Петером Минейтом и минхеером Петером Стейвесантом. И как вам, дорогие братья земляне (хотелось мне поинтересоваться), такие ощущения? Я поделился этой идеей с Джоном Кемпбеллом из «Поразительной научной фантастики», но он тогда как раз переживал увлечение дианетикой и попросил ввести в рассказ хотя бы одного положительного персонажа. Гораций Голд давно уже упрашивал меня написать рассказ для его журнала, «Галактики», вот я и позвонил ему, и рассказал, что мне хотелось бы сделать. Он буквально загорелся этой идеей; он сказал, ему хотелось бы напечатать у себя как можно больше юмористических рассказов. Он так жаждал заполучить эти рассказы, что, можно сказать, наступил на горло собственной песне и не делал того, что так бесило меня в наших дальнейших отношениях – пытаться переписать рассказ даже прежде, чем я успевал его закончить. Он сказал только: «Пожалуйста, пришли его ко мне как можно быстрее. Я его куплю, обещаю тебе».
Я написал, и он купил. И все-таки он оставался Горацием Голдом до мозга костей. Он никак не мог не тянуться пальцами к чужому творчеству. При всех бесконечных ссорах и прочих проявлениях вражды с Джоном У. Кемпбеллом, у них очень много общего. Оба относятся к своим авторам как к карандашам, записывающим рассказы, которые они, издатели, сами писать уже разучились. И хотя редакторы они оба великие, в качестве соавторов они не слишком чтобы желанны. Поскольку Горацию тогда, на раннем этапе наших отношений, очень хотелось, чтобы я писал для него и дальше, он внес в «Мост Бетельгейзе» совсем мало правок. Ну там пару-тройку прилагательных в три-четыре предложения… Я был в ярости. Но увы…