Открытие сезона

Данвилл Джойс

К часу ночи пьеса продвинулась всего на два акта. Я поняла, что Виола Уайт, игравшая чернокожую служанку, была в довольно близких отношениях с Невилем, что большой добрый Майкл положил глаз на худенького печального Джулиана, который не отвергал и не признавал этого; и что Дэвид отлично справляется с ролью.

Иногда он бывает исключительно хорош. Я была больше потрясена пьесой, чем ожидала: она все еще казалась мне довольно странным выбором для фестиваля, но, очевидно, обладала большей выразительностью, чем я думала. Насколько же верной была режиссура Фаррара? Не знаю. Я не отношусь к тем, кто с легкостью может расшифровать, где именно актер, художник или режиссер оказались правыми или ошиблись.

В четверть второго я решила, что пора собираться домой. Я боялась: мог проснуться Джо, мог начаться

пожар. Кроме того, я устала: Джо по-прежнему будил меня в шесть утра. Я сложила свои сигареты и спички в сумочку, повязала платок на голову, надела дождевик и направилась по коридору к двери, разделявшей кулисы и зрительный зал. Парадный вход в театр был заперт, и мне необходимо было пройти через сцену. Едва я дотронулась до дверной ручки, как в коридоре погас свет. Я распахнула дверь и увидела черноту, услышала крики раздражения и удивления, свидетельствующие о всеобщей неразберихе. Я тихо стояла не шевелясь, ожидая, что кто-нибудь зажжет свет, но света не было, а шум все нарастал. Люди звали электрика, Виндхэма Фаррара, искали спички. Я стояла, ощущая запах пыли, масляной краски, опилок – все эти искусственные запахи театра. Я не решалась сдвинуться с места, боясь оказаться у кого-нибудь на пути. Люди сновали во всех направлениях. Был тот час ночи, когда возбуждение и усталость влекут за собой фамильярность. Кто-то зажег спичку, и я увидела Дэвида, одной рукой обнимавшего Софи, а другой девушку по имени Мейвис; потом огонек заморгал и потух. Совсем рядом со мной кто-то пустился в длинные объяснения о том, что именно произошло с подачей электроэнергии. Я вышла через дверь в коридор, который был таким темным, что я не увидела даже своей руки, когда вытянула ее перед собой. Эта темнота совсем не была «домашней»: все было чужим, я не находила стен, а мне не хотелось затеряться в хитросплетениях коридоров, фойе и лестниц. Поэтому я стала ждать, как и все остальные, когда снова загорится свет, но прежде чем это случилось, я услышала шаги, приближавшиеся ко мне по коридору. Я нащупала спички и попыталась зажечь сигарету. Шаги убыстрились, я протянула спичку в темноту и, когда пламя уже собиралось лизнуть мои пальцы, я увидела Виндхэма. В полумраке его лицо выглядело более старым, чем обычно: года сорок три, не меньше. После короткой паузы он спросил:

– Эмма Эванс?

– Да, это я.

– Я думал, вы уже ушли.

– Как раз собиралась, когда это произошло.

– Невероятно. Подобные вещи постоянно происходят со мной. Короткие замыкания, пожары, катастрофы. На последнем спектакле, над которым я работал, мешок с песком сорвался с каната и рухнул вниз, миновав меня всего на шесть дюймов, пробил сцену и сбил с ног служителя в гардеробе. Есть все-таки провидение. Вы верите в это?

– Да, верю, – шепотом откликнулась я.

– Погодите, у меня же есть зажигалка, – он достал ту самую зажигалку, от которой я прикуривала в перерыве. При ее бензиновом пламени я смогла еще раз рассмотреть его лицо, какое-то старое и грустное. Он смотрел на меня, а я на него. Я заметила, что в руках у него была бутылка виски и картонный стаканчик; он придерживал бутылку за горлышко, а стаканчик одним пальцем.

– Так, так, – сказал он. – Эмма Эванс. Как необычно. Я видел, что кто-то стоит в конце коридора, но не думал, что это вы. Почему вы та задержались? Разве было так уж интересно?

– Мне нравится наблюдать за другими.

– Правда? Вы не кажетесь пассивной.

– Внешность обманчива.

Он не ответил, но продолжал смотреть на меня, держа зажигалку на уровне моего лица и смущая меня пристальным взглядом.

– Вам не кажется, – сказала я, пытаясь отодвинуться от маленького ярко-желтого пламени, – что вам следует пойти и сделать что-нибудь с электричеством? Кажется, театр не очень-то хорошо оборудован, раз освещение вышло из строя, не успели вы им воспользоваться.

– Вы всегда пытаетесь заставить меня сделать что-то, – несколько нарочито воскликнул он. – Я ничего не знаю об этих замыканиях, совершенно в них не разбираюсь. Электричество – не моя стихия. Я вспоминаю один из ужаснейших вечеров в моей жизни, связанный с распределительным щитком. Я был с девушкой в квартире ее в Паддингтоне. Это случилось сразу же после войны. Мы обсуждали вопросы карьеры, и только собирались

перейти к более интересной теме, как вдруг во всей квартире вырубился свет. Она выдернула вилки электрокамина и тостера из розеток. Достала отвертку, велела мне идти в коридор, отыскать щиток и починить его. Я вышел в холл, спустился по лестнице на улицу и отправился домой. Больше мы не виделись, но думаю, она живет прекрасно – она переехала в Штаты. У меня по-прежнему хранится ее отвертка, я ведь прямо с ума сходил по той девчонке. Я бы все для нее сделал, все, что мог, но то, о чем она просила, было невозможно: эти распределительные щитки для меня – темный лес. Я давно не вспоминал об этой истории. А вы еще говорите, что не верите в провидение.

– Я этого не говорила. Я верю и в провидение, и в совпадения.

– Неужели? Тем не менее, вы приказываете мне идти и починить щиток. Женщины не понимают, как это сложно.

– Я могу и сама справиться. Когда знаешь, что делать, все очень просто.

– Могу поспорить, что со щитком такого размера вам не сладить. Возможно, это замыкание в масштабах страны, и мы уже ничем не поможем.

– Конечно, не в этот час.

– Почему? Очень подходящее время для отключения электричества. Интересно, во сколько это нам обойдется?

– Вам лучше пойти и узнать, – сказала я. – Вы зря тратите бензин в вашей зажигалке.

– Да, верно. Я хотел пригласить вас пообедать. Когда ваш муж будет занят по работе. Вы, должно быть, сидите в полном одиночестве. Я собирался сделать это на следующей неделе, после премьеры, но раз уж вы тут – то приглашу прямо сейчас. В следующую среду все будут заняты прогоном «Тайного брака». Так как на счет следующей среды?

– Пообедать?

– Да, пообедать. Что в этом плохого? Вы разве не едите?

– Ем, конечно.

– Тогда в следующую среду.

– Но ведь вы должны будете присутствовать на репетиции «Тайного брака»? Осталось так мало времени.

– Это особая черта вашего характера – напоминать другим людям об их обязанностях? Или это распространяется только на меня?

– Хорошо, договорились, в следующую среду.

– Я заеду за вами домой. Это удобно? Мы можем съездить куда-нибудь на машине. Вам нравится скорость?

– Да, нравится.

Он задумчиво смотрел на меня, а я внимательно изучала его. Думаю, в этот момент мы оба были взволнованы. Потом он спросил:

– Вы хотите уйти? Я провожу вас через переднюю дверь, если хотите, тогда вы не столкнетесь с остальными.

И он повел меня назад по коридору, через затемненное пустынное фойе к стеклянным дверям главного входа. Как только он вставил ключ в замок, свет снова загорелся. Мы, заморгав, смотрели друг на друга в этом пустом, залитом ярким светом зале. Он выглядел более старым и более внушительным при свете.

– Вы передадите Дэвиду, – сказала я на пороге, – что я пошла домой?

– Я скажу ему, – ответил Виндхэм, и я вышла на дождь. По дороге домой я раздумывала, не слишком ли глупо я себя вела. Чувство триумфа и оживленность сменились тревогой: не слишком ли опрометчиво я согласилась пойти на свидание? Дело в том, что со времени своего замужества я нигде ни с кем не встречалась. Я чувствовала, что своим согласием я обрекла себя на катастрофу. И дело не только в том, как я сказала «да»: беспомощно, поспешно; невозможность отказаться наводила меня на размышления о своем положении. Я думала о Дэвиде, о Флоре и Джозефе, о себе, и все яснее сознавала, что за последний год та часть меня, которая не была связана с обязанностями материнства, съежилась и отмерла. Я шла все быстрее и быстрее, а мое истинное «я» распрямлялось и разворачивало смятые крылья. Я ненавидела себя. Лучше бы мне было сказать: «Нет» на это приглашение и сосредоточиться на своих ливерпульских чайниках.

Я долго не могла заснуть: возрождение надежд казалось мне преддверием новых неудач и разочарований, а мне не хотелось терпеть неудачи. Я лежала и думала: как сильно я нуждалась в случайных словах мужчины, которого я почти не знаю и на чью симпатию не имею оснований рассчитывать! И тогда я ясно увидела: во мне разгорается страсть, такая внезапная, что это лишь подтверждало мою несостоятельность и инфантильность. Ребенком я, бывало, утешала себя словами: «Я еще маленькая, это пройдет». Но я больше не ребенок, и нет причин для подобной лихорадки.