Открытые берега (сборник)
Шрифт:
— Какое произведение читаете, Мила?
Белкина показала обложку, заложив пальцем нужную страницу, чуть усмехнулась и сразу свела белесые бровки.
— Забыл? По твоему совету…
— А-а. Содержательная книга. Про коллективизацию и частную собственность.
— Трудно читать, — созналась Белкина. — Все обдумывать надо.
— Зато содержание…
— Это, конечно, да.
Они еще поговорили немного вообще о книгах и последних кинофильмах, о городских событиях и замолчали. В доме было очень тихо, недвижно, сонно-солнечно было в голом саду за окнами, и лишь далеко, где-то на улице, звучали тонкие голоса
Но это Белкиной лишь казалось, — просто она думала, что свидание не очень трудное дело для нее, — а так Меньшиков нравился ей своей обстоятельностью: он учился в вечерней школе, был членом редколлегии степной газеты, играл в самодеятельности на мандолине. И собой выглядел ничего — хоть и не красавец, однако одевался всегда по моде и умел носить одежду. Вдруг Белкина припомнила, что он родной брат швеи Меньшиковой из ее бригады, которая крадет лавсановые обрезки. Решила немедленно поговорить об этом.
— Владимир, вот какое дело к тебе. Возьми контроль над сестрой, чтобы не было неприятности. Я не буду ничего говорить. Скажи ей, что Белкиной все известно, пусть прекратит… Договорились?
Меньшиков встал, сразу повеселев, придавил о край плиты папиросу, глянул издали в зеркало, поправил галстук и даже чуть подмигнул Белкиной: наверное, ему тоже было неловко за долгое скучное молчание.
— Конечно, какой вопрос! Мы после это обсудим. А теперь разрешите, Мила, взять над вами контроль: я обещался показать вам исторические места родного города. Прошу одеваться и следовать под моим личным конвоем.
Белкина спешно поднялась, будто услышала еще не позабытую команду «Всем построиться во дворе!», пошла к вешалке, но ее опередил Меньшиков, помог надеть пальто. Это ей не очень понравилось: она ведь не какая-нибудь калека или дамочка, а товарищ; однако стерпела (не делать же Меньшикову замечания на каждом шагу, сам поймет со временем), и они вышли на улицу.
— Мне думается, — сказал Меньшиков, протягивая перед собой руку в черной перчатке, — в далеком городе Туринске, где вам пришлось жить некоторое, довольно продолжительное время, не бывает такой приятной погоды.
— Бывает. Там ведь тоже люди живут.
— С этим я согласен. Но у нас здесь среднерусская полоса.
Он слегка взял Белкину под локоток. Она отстранилась, глянув на него строго и удивленно, как бы спрашивая: «За кого такого ты меня принимаешь?» И решила про себя, что надо держаться независимо, на расстоянии, и выяснить, по-товарищески ли к ней относится Меньшиков.
— Владимир, — Белкина чуть приостановилась, опять резковато глянула ему в лицо и отвела взгляд на синие купола церкви. — У нас в детдоме был один случай: влюбилась девушка по фамилии Репкина в воспитателя Семенова, несмотря на то что он женатый человек и имеет троих детей. Проводила с ним время, беседовала, ездили на автобусе в лес, а потом выяснилось, что он обманул ее: оказался плохим товарищем. — Белкина помолчала, вздохнула, давая Меньшикову вникнуть в ее слова. — Собрание состоялось, обсуждали любовь Репкиной
— В принципе я должен согласиться. Но любовь, она любовь, Мила. Она побеждает…
— Слабеньких, думаю.
— В «Поднятой целине», я полагаю, вы уясните этот вопрос.
— Мало ли что напишут.
— Давайте отложим трудный разговор. Можно в дальнейшем пригласить лектора на тему: «О любви и браке». А теперь давайте гулять. Вас интересуют архитектурные памятники? Например, эта церковь?
— Нет. В нее ходит моя тетка.
— Согласен. Но как памятник старины…
— Памятники на могилах бывают.
— Тогда пойдемте смотреть места бывших сражений.
Они свернули вправо, на выложенную булыжником, заброшенную улочку. Булыжник был старый, гладко затертый, как галька на берегу реки, — будто и здесь, по этой узенькой улочке, когда-то неслась речная вода.
— Представьте, — постучал каблуком о камни Меньшиков, — здесь наступал Наполеон.
Улочка свернула влево, сузилась, побежала вниз, — и за деревянными почернелыми избами показались стены из красного кирпича, высокая арка каменных ворот, а дальше, в ее пустоте, ржавый купол столбообразной церкви. По сторонам у стен росли деревья, над ними летали и кричали черные галки. Все было очень старинным, грустным, погибающим.
Подошли к воротам, остановились. Белкина отвела лицо, стала смотреть на луга под горой, дальний, в сизом тумане лес, а Меньшиков сказал:
— Это «Голубые ворота». По ним французы стреляли, русские тоже, когда там сидел Наполеон. Вон медная доска, написано: «Язвы 1812 года». Тут французов разбили, и они побежали. Посмотрите на ту лужайку, вон за дорогой, камень белый установлен: оттуда командовал сам Кутузов. А бежал Наполеон в те леса, куда вы смотрите, ну и до этого самого своего Парижа…
— А здесь тоже молятся?
— Нет. Монастырь когда-то был. Тогда молились. Теперь историческое место.
Внутри, за темными стенами кирпичных домов, под навесами, среди старых деревьев, было сумеречно, пахло сыроватой, холодной осенней землей. Несколько мальчишек играли в войну, прячась за камни и кирпичи, голоса пещерно отдавались в сводах и чисто звенели под куполами церкви; у крыльца ближнего строения сидели две старушки, скучали, о чем-то говорили; дружно уставились на них, поправляя веселенькие одинаковые платки.
— Здесь живут люди? — спросила Белкина.
— Жилплощади пока в городе не хватает. Проблема.
— Я бы никак не смогла.
— Вас никто не заставляет, Мила. У вас дом, можно сказать, собственный.
— Вот еще новость! Не собираюсь его присваивать.
— И не надо, согласен.
Спустились вниз, остановились перед небольшой аркой у входа в церковь. Под сводом ее, на внешней стороне, еще было заметно изображение страдальческого женского лица с большими темными глазами, а ниже довольно четкая надпись: «Под твою милость прибегаем, Богородице Дево».