Открытые глаза
Шрифт:
С того дня и начались наземные испытания.
РД-20 первого образца мог работать только десять часов. Механик берег каждую минуту. Он готов был спорить со всяким, кто заставлял его лишний раз запускать драгоценные двигатели. Даже Гринчика не подпускал к ним. Тот ограничивался пока что «холодными запусками»: сидя в кабине, имитировал последовательно все движения, какие понадобятся в полете, а строгий механик, повиснув на стремянке, экзаменовал его. В КБ было объявлено, что все, кому нужно вести наблюдения и опыты, должны собираться у машины в одно время. Конструкторы из разных бригад присоединялись к экипажу, у каждого были свои заботы,
Мерзли у машины, прыгали на снегу, по-мальчишески толкались, чтоб согреться, и забывали все на свете, когда включались двигатели. Старались подобраться к реактивной струе так близко, чтоб только носа не обжечь, сидели на корточках, следили до ряби в глазах. Вблизи шум был до того могуч, что минут пять потом люди ничего не слышали. Когда глухота проходила, вели раздумчивые беседы и горячие споры. Обычно становились в кружок и совали руки в горячее сопло: так все-таки теплее. «Жаль только, ноги погреть не удается», — жаловался механик почти серьезно. И начинались летучие совещания.
Они учились здесь, потому что шли вперед на ощупь и многое исправляли на ходу. Они шли в неведомое, и эта прирученная ими струя огня была как бы прожектором, освещавшим тьму. Может, это сказано чересчур красиво, но это действительно так. Они изучали новые явления, пришедшие в авиацию вместе с реактивной силой, выясняли опасности, искали пути к устранению их. То, что известно наперед, уже не страшно. Страшно, когда случаи всякого рода происходят в воздухе: там нет времени подумать. А на земле всегда можно довести машину. Только бы знать.
Иногда по неизвестной причине в двигателе вдруг вспыхивал огонь. Первый раз это вызвало сильное волнение, но потом механик привык и, пока двигателисты искали огрехи в конструкции РД-20, сам «домашними средствами» гасил пожары. Способ, им сочиненный, был прост: надо закрыть доступ воздуха, заткнуть брезентом сопло и вводное отверстие, и огонь сникнет.
Но однажды брезент не помог. Обиднее всего было, что и на сей конфуз нашлись свидетели, все начальство собралось у машины. Огонь разгорался, повалил черный дым, началась тревога, прибежали пожарники. А что они могли сделать, когда пожар занимался внутри, в двигателе? Вот если б удалось сбить искру… Механик вооружился гаечным ключом, обмотал лицо тряпками и полез в машину. Только сказал конструктору:
— Ну-ка, держи за ноги!
Внутри было темно, душно, пламя норовило лизнуть лицо. Он упрямо лез вперед, сопел, чертыхался, угодил, наконец, ключом по клапану, сбил огонь. Вытащили механика наружу, а на нем роба полыхает. И пожарник, стоявший с огнетушителем наготове, пустил струю прямо на него, все лицо обдал пеной. Механик зажмурился: ну, думает, конец. И слышит знакомый голос Микояна:
— Владимир Васильевич, откройте глаза. Это не кислота. Я уже спрашивал.
Пожары были, конечно, побеждены: за все время летных испытаний в воздухе огня не было (этого больше всего опасался механик экипажа). С огнем покончили потому, что он «поторопился», показал себя еще на земле. А что известно, то уж не страшно. То всегда можно преодолеть.
…Было начало марта и валил снег, когда машину повезли на аэродром. Ехала она, поставив «ноги» на коляску, положив «голову» на платформу грузовика. Ее бережно укутали брезентом, крылья сложили отдельно, на хвосте зажгли сигнальные фонарики; везли ее, голубушку, как хрустальную. Обычно этим занимается аэродромная команда, но на сей раз экипаж никому не доверил самолет. Гринчика
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
ЛОМАЮТ МАШИНУ
Такая уж работа у прочнистов: они все ломают. Это называется у них «статиспытаниями». Аэродинамики выискивают наилучшую форму крыла, группа фюзеляжа мечтает неимоверно облегчить конструкцию, бригада шасси думает о том, как обеспечить посадку. А потом приходят они, прочнисты, и все ломают. Крыло ломают, фюзеляж ломают, «ноги» самолета ломают. Ломают последовательно и методично, со знанием дела. Ставят крыло на испытательный стенд и до тех пор повышают нагрузку, пока — хрясь! — не треснет. Такая у них работа.
Каждую опытную машину делают не меньше чем в двух экземплярах: один идет на испытательный аэродром, другой — в лабораторию статиспытаний. Вот этот-то второй, жертвенный экземпляр, точную копию того, что поднимется в воздух, и экзаменуют прочнисты. Они все время находятся у грани допустимого, и тут нужна стопроцентная уверенность в том, что их расчеты верны. Без визы главного прочниста ни одну машину не выпустят в полет, а виза — корявая его подпись – это ответственность. Ответственность за опытный самолет, за миллионы рублей государственных денег, затраченных на самолет, а главное, за жизнь человека — летчика, который, веря конструкторам, поднимет в небо этот самолет.
Главный прочнист работал в КБ девятнадцатый год. Восемнадцать лет постоянное нервное ожидание было почти профессиональной особенностью его труда. Восемнадцать лет он не имел права на ошибку, потому что ошибка прочниста — авария, катастрофа, смерть. Надо представить себе, сколько раз этот человек ставил свою подпись на чертежах, сколько раз следил в тревоге за пикирующими и штопорящими истребителями, сколько раз, наконец, ждал выводов аварийной комиссии: виновен он в происшествии или не виновен — надо представить все это, чтобы понять, почему у него седина, почему он молчаливо-угрюм, почему никому не верит на слово и старается все проверить сам. Не зря, видимо, старую поговорку «Кто не ошибается, тот не работает» прочнисты переиначили по-своему: «Кто ошибется, тому уж больше не работать».
Поздний вечер. Тихо в конструкторском бюро, опустел завод, только возле лаборатории статиспытаний движение. Сегодня испытывают на прочность реактивную машину. Люди входят в большой сумрачный зал, негромко переговариваются, останавливаются у стен. Серые тени ползут по стенам. Фонари повешены низко, оттого фантастичны эти тени. Выше всех, заслоняя силуэты людей, горбатится тень жертвенного самолета. Он накрепко приболчен к стенду, от распластанных крыльев тянутся вверх тросы.
— Приготовиться! — внезапно севшим голосом командует главный прочнист. — Давать нагружение!