Открытый брак

Джокер Ольга

Саша чётко втискивается между экстремально близко стоящими друг к другу автомобилями и глушит двигатель.

Я тут же открываю дверь и ставлю каблуки на асфальт. Рассмотрев здание «Ла Скала» — величественное и красивое, с богатой историей — отдаю себе отчёт, что ни единого фотоснимка здесь делать не буду. Плюс одна недосказанность в мою копилку. Если пересчитать общую сумму, то становится дурно и совестно перед близкими и Наилем.

В зал мы попадаем за пару минут до начала представления. Занимаем сиденья

в третьем ряду прямо по центру, заинтересованно осматриваемся.

Две тысячи мест забиты под завязку. Эмоции захлёстывают. Здесь именно так, как и было на фото в сети — волшебно, атмосферно. Мурашки по коже.

— Не хватает попкорна и колы, да? — тихо интересуюсь.

Заметив на губах Журавлёва лёгкую улыбку, смущаюсь.

— Не обращай внимания. Это всё провинциальные шуточки.

— Мне нравится, не останавливайся.

Звучит звонок, гаснет свет. Шум стихает, и зрители фокусируют внимание на сцене. Я в том числе. Предвкушение сладкой патокой распространяется по телу.

Жаль только одного — что об этих впечатлениях я никому и никогда не расскажу. Не поделюсь ни с мужем, ни с дочерью, ни со свекровью. Оставлю в секрете, потому что не должна переживать с чужим мужчиной один из самых крутых и незабываемых моментов.

На сцене показывают оперу «Медея». Пока мы стояли в пробке, я заглянула в интернет и прочитала краткое содержание. Исполнение на иностранном языке, слова сливаются в кашу.

Сюжет основан на древнегреческом мифе. И он не о счастливой любви, потому что главную героиню отвергает муж, выбрав другую. Эта весть вызывает у Медеи чудовищное желание мстить и наказывать.

Волоски встают дыбом от мощных звуков и антуража. В опере ощущения и мысли передаются голосом и музыкой. Не нужно понимать теорию, достаточно уметь принимать то, что доносят исполнители. Я вовлекаюсь настолько, что смотрю с восторгом и не отрываясь.

Периодами чувствую жжение на щеке. Оно такое явное, что хочется потереть ладонью и отвернуться. Когда Саша опускает руку на подлокотник, свою я тут же убираю.

Опера состоит из трёх актов длительностью примерно по сорок минут. В первый перерыв мы поднимаемся на широкий балкон на втором этаже и дышим свежим насыщенным воздухом.

??????????????????????????Я изредка посматривала за реакциями Журавлёва, когда на сцену выходили актёры в ярких расшитых костюмах и начинали петь. Меня пробирало дрожью. На лице Саши при этом не двигался ни единый мускул. Знаю, он терпел, потому что под впечатлением была я.

— Как тебе «Медея»?

Остановившись у преграды, упираюсь бёдрами и вскидываю подбородок. Саша поднимает руку в воздух, неоднозначно покачивает ладонью. Он вырос в обеспеченной интеллигентной семье. В столице. Это видно по манерам, несмотря на то, что порой в поведении его заносит не в ту степь.

В посёлке, где я выросла, давным-давно

закрыли даже захудалый дом культуры. Из того, что можно было посмотреть, ставили только школьные спектакли. Ничего интересного и запоминающегося.

— Мать с детства приобщала меня к прекрасному. Таскала на мюзиклы и оперы. Наелся этого.

— А потом?

Вокруг шумно и людно, но чтобы расслышать друг друга на расстоянии двух метров, нам не приходится кричать. Достаточно смотреть на губы, чтобы различать примерный смысл.

— Потом отец сказал, что хватит маяться хуйней, и взял воспитание на себя.

— К чему же хорошему он тебя приобщил?

— К деньгам и власти. Как оказалось, в жизни это куда больше пригодилось.

Журавлёв достает из пачки сигарету, но вовремя вспоминает, что курение в театре запрещено. Перебирает её между пальцев, приближается ко мне.

Отец Саши мне сразу же не понравился. Я редко чувствую людей, но в первую встречу меня будто молнией прошибло. Накатила брезгливость. Достаточно было прямого зрительного контакта и грубых слов, которые летели из его уст.

Уверена, Игорь Витальевич не раз ломал сына, пытаясь вылепить из своей копии такого же жесткого и резкого мужчину, как и он сам.

Обернувшись на город, возвращаю взгляд назад. Мой пульс ускоряется, когда прохожусь по острым скулам и нахмуренным бровям. Медлю, а затем решаюсь:

— Почему вы с Настей разводитесь?

Я планировала дотерпеть до конца оперы и обсудить это в более тихой обстановке, но не выдерживаю. Вопрос сам собой срывается с губ. Поздно.

Журавлёв чуть больше напрягается и заметно колеблется. Прячет сигарету, руки — в карманы. Покачивается с пятки на носок и обратно.

У нас есть всего пара минут в запасе. Тема не слишком деликатная. В чем-то острая и болезненная, но Саша понимает, что интерес — это одна из причин, почему я поехала с ним. Почему я вообще написала.

— Тебе официальную причину?

— Мне честную.

— Переросли друг друга. Страсть угасла, а кроме неё ничего больше не осталось. Не за что цепляться. Да и не захотелось.

Не знаю, насколько это правдиво, но я не на шутку волнуюсь. Боюсь услышать обвинения. Своё имя. Или имя Наиля.

В ту ночь что-то изменилось, щёлкнуло. Подозреваю, что не только у нашей пары. И я так этого боюсь — просто до истерики.

— Вы были вместе пять лет.

Саша задумывается, шумно выдыхает. Я ловлю каждую его реакцию. Злюсь, что намеренно тянет.

— Семь.

— Семь?

Следует кивок. Мои брови от удивления взлетают.

— Если считать период до брака.

— Это много. Неужели концепция свободного блядства с треском провалилась?

За рёбрами усиленно колотится сердце. Я понимаю, что лезу глубоко в дебри и душу, но остановиться уже не под силу.