Открыватели дорог
Шрифт:
Вот тогда-то и произошло нечто неожиданное.
Как только рукопись легла на стол редактора, раздался телефонный звонок из одной научной инстанции.
«Нам стало известно, — говорили на том конце провода, — что редакция предполагает опубликовать повесть о работниках науки. Намерение весьма похвальное, тем более что о людях науки пишут мало. И мы хотели бы ознакомиться с повестью, чтобы помочь автору избежать ошибок, которые могут оказаться в произведении, так как автор не специалист в данной области…»
Такого рода рецензирование порой проводится при выпуске популярной литературы, рассказывающей о том или ином научном открытии.
Но повесть…
Как я уже говорил, узнал я об этом значительно позже. В это время я находился в Средней Азии, где произошла в то время крупнейшая горная катастрофа. В верховьях реки Зеравшан обвалилась огромная гора и перекрыла русло реки естественной плотиной в двести пятьдесят метров высоты. А на реке Зеравшан стоят и питаются водами этой реки некоторые крупные города Средней Азии и ирригационная сеть колхозов и совхозов. И вот люди сотворили подвиг, потрясший мое воображение: они в две недели ликвидировали катастрофу и выпустили реку на волю. Об этом подвиге и собрался я написать свою новую повесть.
Пока я знакомился с новыми людьми и беседовал со свидетелями и участниками беспримерного деяния, прошли все сроки, когда история бескрылой Ники должна была появиться в журнале. На мои запросы мне отвечали как-то не очень определенно. Пришлось прервать новую работу и отправиться в Москву.
Рукопись все еще находилась в научной инстанции, куда была переслана на одну неделю.
Наконец, я узнал, что она на руках у Михаила Борисовича Красова. Я терпеливо ждал, но и мое терпение лопнуло. Надо было выручать рукопись.
Я позвонил Михаилу Борисовичу. Он разговаривал со мной любезно, как всегда. Правда, видеть меня не пожелал, но по телефону весьма обстоятельно рассказал, как возмутила его коллег моя повесть, и даже пообещал прислать через два-три месяца подробную рецензию, подписанную чуть ли не всеми членами Ученого совета института…
К моему удивлению, через два дня рукопись была возвращена в журнал. К ней прилагалась рецензия из восьми строк. По одной на месяц ожидания! В рецензии предлагалось убрать из рукописи д в е ф р а з ы. Я их тут же вычеркнул.
Видимо, что-то случилось в институте!
На очередном симпозиуме физиков-ядерщиков в Московском университете я неожиданно встретил Ивана Александровича Гиреева и рассказал ему о своих злоключениях. Гиреев совершенно по-мальчишески подмигнул мне, а потом вдруг словно бы осветился своей открытой улыбкой:
— А все-таки здорово помяли бока Михаилу Борисовичу Красову наши молодые петушки!
— Из чего это видно?
— Разве вы не заметили, что он стал трусоват? В прежние времена, доведись ему заполучить в руки такую рукопись — я ведь понимаю, что вы не лавровый венок ему сплели! — едва ли бы вы получили ее обратно. А если бы и получили, так она оказалась бы такой же подстриженной, как английские газоны.
— Но чего же ему бояться какой-то повести?
— А уж тут сказывается его дальновидность. Ученики-то ему нужны? Академиком-то он еще не стал! Все надо предусмотреть!
Я стал прощаться, собираясь уходить, когда Иван Александрович, остановил меня:
— А доклад Горячева вы разве не хотите послушать?
— В повестке дня такого доклада нет! — недоуменно ответил я.
— Пришлось вмешаться, — улыбнулся он. — Горячев докладывает об открытии новой частицы — фи-нольмезона. Везет же этому молодому человеку! Каждый раз, как нацелится
Естественно, что я остался.
Горячев на трибуне высокого собрания, трепещущий, как оружейная сталь, узколицый, гибкий, был великолепен. А в глубине зала, у экрана, на который проецировались фотоснимки нового явления, я заметил Чудакова и Валентина Коваля — они едва успевали отмечать длинными указками те особенности взрывов, о которых говорил Горячев. И я порадовался: они вместе!
После окончания доклада я их проводил домой. Нонна Михайловна и маленький сын Горячевых уже спали. На столе Алексея Фаддеевича стояла благословляющая хозяев Ника. И я не посмел напомнить о том, что ее когда-то обещали мне… Что значили весь мой труд и все мои огорчения по сравнению с той большой работой, которую вели эти люди, открывающие Необыкновенный Мир неведомого и прекрасного…
Автор
1963—1966
Москва — Дубна — Малеевка — Москва
ДВЕ СУДЬБЫ
Маленькая повесть
1
Летом двадцатого года Никита Верхотуров, добывая со своей артелью глину для кирпичного завода, откопал на реке в только что начатом карьере старинную пушку и при ней горку ядер.
Тут бы, конечно, Никите Верхотурову следовало уложить пушку вместе с ядрами на телегу и отвезти ее в город, где еще в конце прошлого века открыли музей для любителей старины, но до города было больше двадцати верст, лошади измаяны работой, искусаны слепнями и оводами, их пора отправлять в ночное, и Верхотуров решил: не свезу ноне, свезу потом…
Верхотуров во время империалистической, а потом и гражданской войны был артиллеристом. Рассказывать об артиллерии он любил. А главными его слушателями были ребята-глиновозчики Сенька Мусаев и Филька Ершов. При них он не стеснялся и расписывал свои подвиги так, как ему хотелось. Кончилось тем, что он не только увлек своими рассказами ребят, но и обратил их в свою веру: оба замечтали — как в армию придут, так попросятся в артиллерию… А до армии их не допустят, почитай, восемь лет!
Однако ж старинная пушка заинтересовала его ничуть не меньше, чем глиновозчиков. Впрочем, ребятам было по двенадцати, а он всего в два раза старше.
Дело близилось к вечеру, так что Верхотуров с легким сердцем велел распрячь лошадей, стреножить и пустить на пастбище. Глинокопы посмеялись над его новыми заботами, вскинули лопаты на плечо и отправились домой, а Верхотуров вместе с ребятами-глиновозчиками начал раскапывать карьер вокруг пушки.
Глиновозчики осторожно копались в котловане, будто искали золото. Но их труды не пропали даром: они вытащили истлевшие, окованные железом два колеса от пушки, площадку вроде лафета, на которой пушку перевозили с места на место, затем чугунную треногу, чтобы ставить пушку для стрельбы, и деревянный банник… Втроем они подняли пушку на треногу, затем собрали ядра в пирамиду, будто поставили памятник безвестным воинам, что огненным боем завоевали когда-то Урал.