Открыватели дорог
Шрифт:
При переходе через один из западных отрогов Алтая с Григорием случилось несчастье. Переход вели с обеих сторон хребта — так настоял главный инженер Барышев: этот Барышев вечно торопился. Во время большого взрыва на той стороне хребта сдетонировал только что заложенный Лундиным заряд. Детонация, по-видимому, передалась через одну из жил пегматита, пронизавшую толщу выработки. Лундин был контужен.
Колыванов, очень интересовавшийся судьбой своих друзей, перестал получать письма от Лундина. Он запросил участок Барышева. Оттуда ответили, что Лундин покинул работу вследствие контузии.
Да, Барышев всегда торопился. В тот год он получил орден и новое назначение. А Лундин скрылся в уральском лесу, и неизвестно, чем он может теперь заполнить жизнь…
— Что ты собираешься делать? — спросил Колыванов, с сожалением глядя на приятеля.
«Охотиться!» — медленно написал Лундин.
Колыванов промолчал.
Он знал, что отец и сын Лундины одни из самых знаменитых охотников района. Только война и долгий труд сапера могли отвлечь Григория от лесов. После войны он так и не вернулся домой, пристрастившись к опасному ремеслу подрывника. Но видеть глухонемого Григория и представлять его охотником было так трудно, что недоумение против воли выразилось на лице Колыванова. Григорий сразу же стал резким и черствым, как только заметил это недоверие.
«Не сидеть же мне на пенсии, — написал он. — А идти в шорники или в сапожники характер не позволяет. Не беспокойся, не пропаду. Вот принесу тебе парочку глухарей, ешь на здоровье, чтобы больше не спорить…»
Он привык к скорописи, часть слов не дописывал, многие обычные понятия отмечал одной-двумя буквами, как стенограф. Но по усилиям руки, по судорожно согнутому мизинцу, который вроде бы затвердел прижатым к ладони, Колыванов понял, каких трудов стоило ему ежедневное общение с людьми, которые к тому же, наверно, надоедали своим чрезмерным любопытством.
— А не лучше ли сначала полечиться? — довольно сердито спросил Колыванов.
Григорий побледнел, губы сжались. Низко пригнувшись к столу, написал:
«Год — в клиниках и институтах! Но врачи говорят, что это пройдет! Я верю! Слова все время взрываются во мне! Может, в лесу мне будет легче и это случится скорее!»
Скрипел грифель. Буквы падали косо, но сильно, даже в движениях руки чувствовалась страсть, которой Григорий жил все это время. Но когда он выпрямился, глаза его были так измучены, будто он только что перенес тягчайший приступ боли, которую нечем выразить: ни криком, ни жестом. И Колыванов твердо уяснил: Григорий прав, его нельзя останавливать…
Он снова развернул карту, на которой его предшественники нанесли схему будущей железной дороги, только что перечеркнутую им. Лундин с живым участием смотрел на карту. Когда он увидел красную линию, нанесенную Колывановым, в глазах его появился смех. Он провел грифелем по двум дугам, составлявшим первоначальный проект линии, и начертил одно только слово:
«Барышев?»
Колыванов утвердительно кивнул. Губы Григория искривила презрительная гримаса. Нет, не мстительность обиженного человека была в ней, а нечто большее: недоверие! Колыванов с удивлением подумал, как его мысли совпали с мыслями Григория. Барышев всегда торопился. Он торопился к славе,
Затем Григорий медленно провел грифелем по красной линии, читая ее на карте, как читал бы свой будущий путь, уходя в разведку. Доведя грифель до синего пятна, обозначавшего северные болота, он удивленно взглянул на Колыванова и затем начертил:
«Ты?»
Колыванов опять подтвердил. Григорий ткнул грифелем в две цифры сметы, и снова ироническая гримаса искривила его безмолвные губы. Он написал:
«Барышев не позволит! Для него такое решение опасно! Все увидят, что он дутая величина!»
— Посмотрим! — сказал Колыванов. — Мы тоже не дети, чтобы вечно на побегушках бегать. Он просто струсил, вот и пошел по легкой дорожке!
«Узнаю Колыванова!» — написал Григорий.
Но в глазах его промелькнула печаль, словно он увидел нечто такое, чего еще не знал Колыванов. Впрочем, Григорий тут же тряхнул головой, прогоняя какие-то докучные воспоминания, и спросил:
«Что надо сделать?»
Колыванов снова указал на район болот.
— Тебе не приходилось охотиться в этих болотах? Они глубокие?
Лундин написал:
«Глубина — 10—20 см. «Окон» и провалов не замечал. На болотах попадаются гранитные останцы и крупные валуны».
Он очертил грифелем те места, где ему приходилось вступать на болото. Колыванов, задумавшись, глядел на карту, забыв о присутствии приятеля.
— Если бы найти сброс, чтобы осушить болото! — сказал он. — Подошва должна быть каменной, это не торфяники, это район мерзлот, оттаявших в течение последних веков. Структура тут такая же, что и на Ниме…
Он говорил сам с собой, да и впрямь забыл, что Григорий не слышит его. Тем более велико было его удивление, когда Григорий протянул записку.
«Ты прав, — написал он, — на болоте валуны, а края — камень и мох на камне, крупный песок и гравий. Батя там пытался искать золото».
Колыванов ударил рукой по столу, крикнул:
— Ну, если это так, мы еще повоюем!
Григорий добродушно кивал, глаза его были полны внимания. Потом он снова написал несколько слов. Колыванов прочел:
«А я с просьбой. Отдай Орлика, он одного помета с моей Дамкой, а мне надо двух собак…»
Он смотрел так просительно, что Колыванов согласился бы отдать ему не только собаку, но и свою душу, лишь бы старый приятель снова обрел спокойствие. Он открыл дверь и позвал Орлика.
Орлик вошел в комнату, принюхался к Григорию и вдруг замахал хвостом, подползая к нему на животе. Григорий изумленно и обрадованно закивал Колыванову. «Помнит, помнит!» — говорил его взгляд.
Григорий положил руку на голову пса, и пес радостно запрыгал, коротко взлаивая и колотя хвостом по полу. Григорий поднялся, вынул из кармана длинный поводок и закрепил его на ремне, стягивавшем его охотничий лузан.