Открыватели
Шрифт:
— Диету соблюдает! — объясняет всем Еремин. — Вор-вегетарианец!
— А с кого брать?! — не унимается, переживает завхоз. — С кого вычитать по ведомости за эту псину?
Бродяга не ловил мышей, не гонялся за песцами, но выпугивал из кустов куропаток. «Бей же! — умолял его взгляд, медовый и азартный, и дрожала морда в яичной скорлупе. — Бей же!»
После завтрака он медленно, повесив хвост, волокся за Ереминым в маршрут, а поздно вечером мчался к ужину, сбивая с ног начальника. Он понимал все,
Потом в гости пришли «башкирцы» — молодые парни из соседней экспедиции. Они появились в горах на полмесяца позже нас, каким-то образом ухитрились зарости щетинами до бровей и ходили враскачку, как матросы в иностранном порту. Башкирцы в тундре впервые, все в кованых геологических сапогах, что одевают пижоны в кино или юбиляры на банкет в семидесятилетие. Ноги себе сбили и осторожно, на ощупь, ступают по кочкам, и мотает их, как балерин на бенефисе. Но по-бывалому помалкивают да посасывают из трубок табачок.
В июне они разбили стоянку у подножья лилового хребта Сянгур-Нырд у подошвы фиолетово отсвечивающей горы Минисей. Две головы у священной горы — разрубается она бездонным непромеренным озером Емын-Лор, где в лабиринтах скал, по поверью, захоронена Золотая Баба — великий идол Югры и Обдории. Чуть западнее — Константинов Камень, горушка с вершиной всего-то в четыреста девяносто два метра. Ненцы зовут гору Утос-Пэ — «Последний Камень». И это абсолютно точно — последний он Камень, потому что здесь обрывается Полярный Урал, а на север и на восток бескрайне распахнулась тундра — белесая, всхолмленная степь. В семидесяти километрах от Камня — Ледовитый океан, холодная, мокрая губа Байдарацкая. И нет вокруг оседлого населения, даже зверь и тот здесь бродячий.
Башкирцы живо завязали светскую беседу — о погоде — «Вот жара!», о гнусе — «Вот жрет!», о Бродяге — «Вот псина?! Наверно, вор?!». Поговорили об Европе — «Уфа — это Европа», — сообщили нам гости и оглянулись на Последний Камень, что тяжело тонул в тревожном тумане.
— Европа?! И у вас, поди, есть трамвай? — любезно спросил их Еремин, выхватывая из огня котел с хариусом.
Тут же выяснилось — да, в Уфе есть трамвай.
— Сюда его не возьмешь, — усмехнулся начальник.
Оживились соседи-башкирцы и серьезными голосами принялись объяснять: «У нас важная работа… и у нас есть все — энтузиазм… решимость… молотки, компаса, примуса… вот крючки рыболовные есть. Но нет… нету…» — споткнулись соседи, помялись.
— Дай вездеход, начальник! — и тонко так, дипломатически улыбнулись.
— Можно! — совершенно легко ответил Еремин. — Можно! Три мешка сухарей!
Во время чая предложили сыграть в подкидного. Что ж, соседи согласны. Еремин выиграл еще мешок.
Так с помощью гостей были установлены дружественные отношения
В конце июля Ледовитый дунул ветром, дохнул снегом, приморозил маленько цветы и травы, вызвонил льдинкой в тихих ручьях. Снег падал мохнатый, с песцовую лапку, и плавился почти сразу на солнце. Из снега заискрилась, проросла радуга, и сквозь нее из серебряного ягельника подкатили в лагерь две оленьи упряжки. А быки-то белые, с алыми ноздрями…
— Травствуй, — крикнули ненцы. — Торово!
— Залезай в палатку! — Еремин выжимает брюки и рубаху, только что вернулся из маршрута. — Чай пить будем! Давай!
— Чай — это хорошо! — улыбаются ненцы, втискиваясь в палатку. — Чай — это человек! Давай, давай чай, начальник! Смотреть пришли — кто живет? В гости к тебе…
Тепло одеты ненцы, тепло и удобно. Малицы на них меховые, обувь меховая. Ничего им не страшно, ненцам, ни дождь, ни ветер, ни темная ночь. И тундра — мать-земля.
— Хорошие у вас олени! Вездеходные!
— Хорошие, хорошие. Иди, катайся давай! Олень тундру не портит. Не рвет он тундру, копыта у него — не железные клыки. Катайся!
Пили-пили ненцы чай. И мы с ними — жарко нам стало, хорошо. Они на нас смотрят, улыбаются, мы на них глядим — улыбаемся.
— Спасибо! — говорит старшой и кружку на бок кладет, а поверх сахарный огрызок. — Хороший чай, ёмас! Густой! Черный чай, сапоги можно мазать! Да! Работать к нам? — задымил «Севером» старшой. — Это хорошо! По камням прыгаешь, да? Руду нашел? Золото, поди, нашел? Здорово! Бурить-сверлить не будешь? Ага, не станешь… это хорошо. Не то кочевать, каслать отсель. Где бурят, там уже нет оленя. Меня Вылко зовут, бригадир я! — Ладонь у него твердая, рука крепкая и надежная. — В гости вас звать пришел, праздник у нас скоро. День оленевода — вот такой наш праздник!
— Спасибо! День оленевода — это здорово!
— О!.. Здорово-здорово, — закивали, заулыбались гости, шевельнулись в малицах. — На олешках бегать будем! Тынзян бросать будем! Через нарты прыгать, топор кидать, с тобой бороться станем. Знаешь ненецкую борьбу, начальник? Давай в гости к нам! Маленько винку скушаем…
— Беда у нас, — сказал Вылко-бригадир, потемнел лицом и глаза прищурил. — Беда!
— Волки? — насторожился Еремин. — Или копытка у оленей?
— Не-е, олешки круглый, жирный. Волков бьем маленько. Рация ломалась — вот беда! — сокрушается Вылко. — Беда, молчит, совсем немой! А как на праздник звать, скажи?!
— Тащи сюда рацию, — предлагает радист. — Сейчас мы ей операцию!
Повертел ручки радист, покрутил, достал из запасов своих лампу, пожалел ее маленько, подчистил проводки, подул в трубку — замигал, забегал зеленый огонек.
— Жи-вой! — горячо выдохнул Вылко. — Как мышка живой…