Отмщение
Шрифт:
– Да уж...
– хмыкнул Ильин.
– Это достаточно бредово, чтобы походить на правду...
– Еще бы!
– Юрий решительно хлопнул ладонью по столу.
– Ведь для них идеальный вариант: если верим - удача, если нет - просто победа. А нам - всюду клин...
– И что мы буде делать с этой хреновой диспозицией, товарищи офицеры?
– усмехнулся Лазарев.
– Лично я бы предпочел победить...
– скромно заметил Фурманов.
– Да ну?
– поддразнил с ехидцей Лазарев.
– Так это же просто гениально! И как я сам не додумался?
– Так! Ладно, слушайте сюда!
– Ильин не пожелал встревать в очередную перебранку и вновь склонился к карте.
– Есть
Когда офицеры склонились над столом, полковник с помощью транспортира и линейки показал задумку:
– Лучше всего, считаю, показывать, что ничего не заметили. Иди не поняли... В конце концов, узнать что это притворство противник может лишь если уже знает о переданной разведкой информации. Да и то не обязательно...
– И что?
– спросил Лазарев, разглядывая предстоящий маршрут.
– Продолжаем идти на Трубачево как ни в чем не бывало?
– Именно...
– согласился Ильин.
– Пути километров сто пятнадцать-двадцать... Часа через четыре привычного хода пройдем. Ну разве что малость поторопимся...
– Погоди...
– прервал командира Лазарев.
– Там не сто двадцать, а все сто пятьдесят...
– А мы и не будем до конца идти, - кивнул Ильин.
– Как только достигнем места, где Томь впадает в Обь, сразу же поворачиваем налево и полным ходом по льду до самого Томска. Там километров не больше пятидесяти пяти...
– Погоди... А как же колонна? С ними то связи нет.
– Перехватим у Иштана - к этому времени у них как раз должна будет закончиться переправа.
– То есть лихим кавалерийским наскоком?
– поинтересовался Фурманов.
– А смысл? Все равно город-то разнесут... Мы на месте окажемся, чего и надобно.
– Не так, - усмехнулся Ильин.
– Пока мы будем по лесам дымить соляркой, Чемезов пойдет напрямик - в город. И подготовит к нашему появлению... А заодно укажет точку удара для штурмовиков. Чай не забыл, что мы теперь как белые люди воюем - с прикрытием авиации...
– Хорошо прикрытие...
– фыркнул Юрий.
– Да и Чемезов тоже... Прямо майор Вихрь! Что же он успеет-то?
– А нужна то самая малость: испортить начинку ловушки. Не думаю, что уж с особым изыском там прятались. Наверняка просто по штабам заложили, чтобы без лишних глаз. Ну а по мере надобности сами уйдут и за спиной подорвут всё...
– Да... на словах-то просто... Прямо семечки.
– хмыкнул Фурманов.
– А если нет? Если всё гораздо сложнее: не пара несчастных зарядов, а сложная разветвленная сеть?
– А у нас есть выбор?
– парировал Ильин.
– Если, упаси бог, ситуация действительно НАСТОЛЬКО хреновая, как мы думаем, то в конечном итоге не имеет значения: сбежим или провалим штурм. Подготовка зря не пропадет - просто лишнее время затратят на переброску наших трупов и обгорелых каркасов бронетехники. Так что идти нужно по-любому.
– Согласен, - спокойно кивнул Юрий.
– Так чего же было Ваньку ломать?
– Лазарев усмехнулся, скрестив руки на груди.
– А я просто хотел намекнуть, что задача сложная...
– Пф!
– хохотнул десантник - Это и так ясно!
– ... И Чемезов один не справится.
– твердо закончил Фурманов.
– Я пойду с ними...
Глава N11 - Кузнецов, Камерун. 22.21, 17 ноября 2046 г.
Снять не то что квартиру - комнату!
– оказалось делом до отвращения сложным. Даже за два червонца, хотя ещё неделю назад суммы хватало на две недели снять номер в хорошей гостинице. Теперь же едва удалось отыскать комнату, да и то лишь на четыре дня. После торга в карманах осталась пара измятых рублей, да щедрая горсть мелочи - всё, что осталось от "золотого запаса", выданного
За часы поисков Кузнецов невольно погрузился в совершенно неприглядную сторону народившихся спекулятивных взаимоотношений. И если раньше адмирал просто без особой симпатии относился к неограниченному частному капиталу - благо лекции полит экономии помнил крепко - то уж теперь и вовсе... Никогда общество, где личное выше общественного, причем - бесконтрольно выше, не будет ни счастливым, ни успешным...
Увы, война склонна обострять, выводить на свет лучше всяких лакмусовых бумажек суть человеческую. Только на "Неподдающемся" пресловутая суть оказалась яркой, сияющей - словно искрящаяся бледно-золотым сталь, только что выплавленная в заводских печах. Вспоминая лица товарищей, Кузнецов мог только сожалеть, что так и не успел, не смог подольше быть вместе в момент наивысшего проявления духа... Впрочем, нет, не так: в момент истинного становления, взлета!
Хорошо было думать, что так будет везде, всегда. Хотелось думать. Благо, так упрямо, так истово жизнь подталкивала к вере в лучшее: Геверциони, Ирвин... офицеры, бойцы... После приземления Поджига. И, конечно, Алиса... Алиса... Пускай имя и отзывается в сердце жгучей болью, благодарности за всё, что хрупкая девушка вытянула на плечах тому не умалить.
Но правда не может позволить себе трепетного обращения с грезами. Что, конечно, и правильно... Дорога показала, что на деле происходит. Без надуманного блеска, суконных лозунгов и кухонного патриотизма. Голод, разруха, страх. Люди хотят жить - везде и всегда. И сейчас тоже. В старом-добром фильме, что Александр увидел впервые в детстве, ярче всего происходящее описывал диалог молодого командира с бойцом: "Что же вы, на немцев работали?" - так спрашивал лейтенант. Искренне, без злобы, понимающий жизнь по абстрактным правилам и в том по-своему правый. А боец что-то дерзко и громко отвечал. Потому что и у него своя правда - настоящая, честная, которую узнал с потом и кровью. Сейчас Кузнецов уже не мог вспомнить всего ответа. Но главное помнил: "Не голодали вы..." - просто закончил объяснения боец. Категоричное детство, конечно, тогда не позволило трезво оценить происходящее и упреки лейтенанта - правильного, честного -казались несокрушимыми, верными без сомнений. Понимание пришло позже. Пускай и не в качестве абсолютной перемены взглядов. Но все же Александр сумел понять: "Даже если сам не согласен, не отрицай права других поступать иначе, чем ты, если нет в поступке бесчестия".
Ведь люди хотят жить. И спасти родных, близких. Чтобы и те жили. И нет в этом желании ни грана хоть на миг достойного быть осужденным. Если желание спастись - не любой ценой. А именно так чувствует подавляющее большинство людей - не любой! Только те, кто в меньшинстве, увы, в силу подлости громче, наглее. Оттого и бросаются в глаза, оттого и влекут за собой колеблющихся.
Но даже понимая суть происходящего, даже испытывая искреннюю жалость, сострадание к людям, Кузнецов не мог изжить из сердца ненависть. Не только к противнику, но и не устоявшим, дрогнувшим, слабых духом. Пускай не всегда и везде их вина, но она есть. Нет и не может быть такого времени, где всякий навсегда гарантирован от сложного выбора, где жизнь подобна бесконечной череде беззаботного лета. Так нельзя обвинять время, окружающих, кого бы то ни было, что в сложной ситуации оступился, выбрал неверно. Даже если их вина есть - не в том дело. Главное, что Александр исповедует истово, неукоснительно: "Свою подлость нельзя оправдать чужой". Оттого с особой болью и воспринималось каждое небольшое зло, заставляющее усомниться, разочароваться, подозревать и в других худшее...