Отомщенное сердце
Шрифт:
В данную минуту Уоррен невольно пожалел, что отец теперь не может занять место своего брата.
Потом он поймал себя на мысли, что прикидывает, кто бы мог помочь ему нести обязанности главы рода.
Он хорошо понимал, что многие Вуды станут обращаться к нему за помощью и советом в надежде, что он окажется достойным блюстителем родового имени.
На какой-то миг внезапно возложенный на него долг показался ему слишком непомерным.
Он будет ответствен не только за огромные имения во многих местностях Англии, но и за сиротские приюты, богадельни,
Существовали также наследственные обязанности, которые маркиз Баквуд должен был исполнять при дворе.
Уоррен знал, что королева Виктория хорошо относилась к дяде и часто вызывала его в Виндзорский дворец, чтобы посоветоваться с ним.
Подумав о королеве, Уоррен чуть ли не вытянулся по стойке «смирно».
Он не только почитал ее величество, но и пылко восхищался ею, сознавая, в какой мере территориальное расширение, процветание и престиж Британской империи обусловлены ее пребыванием на троне, а также умением королевы воодушевлять своих подданных.
Потом он вспомнил, как настоятельно необходимо матери его присутствие, снова посмотрел на письмо и обнаружил, что оно написано три дня назад.
«Первое, что я обязан сделать завтра утром, — это уехать в Англию», — заключил он, решив узнать у консьержа время отправления с Северного вокзала поездов, согласованное с пароходным расписанием.
Одновременно он собирался попросить телеграфный бланк, дабы предотвратить волнения матери сообщением о своем отъезде.
Отодвинув в сторону прочие письма, он заметил на конверте матери дату, проставленную служащим отеля, благодаря чему установил, что оно пришло вчера, через два дня после того, как было написано.
На конверте стояло совершенно четкое «27 июня» с цифрой «семь», перечеркнутой поперек на иностранный лад.
Вот тогда-то Уоррену и пришла в голову некая идея, и он поднял с пола конверт Магнолии, валявшийся у него под ногами.
На нем тоже была надпись, сделанная служащим отеля: «27 июня»..
Несколько секунд он таращился на конверт, озадаченный увиденным.
Потом сверился с письмом Магнолии, на котором была тоже совершенно четкая дата; «20 октября 1893».
Он все понял, и язвительная усмешка тронула губы, придав его лицу дьявольское выражение.
Да, именно этого и следовало ожидать от Магнолии — сразу после смерти Реймонда она должна была принять меры к тому, чтобы не упустить Уоррена.
Мысль о подобном цинизме возбудила в нем жажду убийства.
Он швырнул конверт на пол и застыл у окна, глядя на улицу невидящими глазами.
Последние лучи солнца, догоравшие на парижских крышах, привносили в красоту города какой-то особенный шарм.
Но Уоррен видел перед собой только холодно красивое лицо Магнолии, замышляющей сатанинский план: всеми правдами и не правдами стать маркизой Баквуд.
Ему хотелось уничтожить ее.
И это женщина, которую он когда-то любил!
Как могла она вообразить, что он попадется
Последние остатки чувства, еще теплившиеся в нем, в один миг исчезли из его сердца.
Теперь он знал, даже если она опустится перед ним на колени, чтобы с мольбою глядеть на него снизу вверх своими темными влажными глазами, его единственным желанием будет ударить ее.
Он словно воочию видел, какой работой занят был ее изобретательный ум, когда она уразумела, что, потеряв Реймонда, должна любой ценой заполучить Уоррена обратно.
Поэтому она состряпала на первый взгляд весьма тонкий план: послать ему письмо, якобы написанное почти сразу после его отъезда за границу.
Если б администрация отеля не придавала такого значения пунктуальной отметке дат на прибывающей почте, он бы никогда не догадался, что послание лживо.
Чтобы проверить, нет ли здесь какой-нибудь ошибки, Уоррен просмотрел и все другие письма — на каждом из них стояла дата получения, написанная рукой консьержа.
По правде говоря, сам он не давал указаний относительно своей почты секретарю Уайт-Клуба, но знал, что Эдвард распорядился пересылать письма в Париж; вероятно, он сделал такое же заявление по поводу писем своего друга.
Единственным человеком, которому он дал свой адрес, была его мать, и Уоррен недоумевал, как Магнолия могла добыть у нее эту информацию, не возбудив подозрений.
Потом его посетила еще одна идея, и, просмотрев всю пачку писем, теперь уже разбросанную по полу, он нашел то, которое рассчитывал обнаружить.
Оно было датировано, как и письмо матери, третьим днем, считая с сегодняшнего, и было отправлено из конторы адвокатов его дяди — она находилась в ближайшем городе графства.
Уоррен догадался, что именно у них Магнолия добыла его адрес в Париже, а они, в свою очередь, — от его матери.
Письмо адвокатов было подписано одним из компаньонов конторы; Уоррен хорошо его знал, так как тот был другом его покойного отца.
Компаньон выражал глубочайшее соболезнование в связи с кончиной его двоюродного брата, Реймонда.
Он также просил Уоррена вернуться сразу же по получении письма, так как ему необходимо лично решать все вопросы, связанные с имением, поскольку его дядя сейчас не в состоянии это делать.
Из прочитанного Уоррен со всей очевидностью понял, что адвокат, так же как и мать, считает — на выздоровление маркиза нет надежды, и они возлагают на его плечи бремя ответственности еще при жизни маркиза.
Аккуратно положив письмо адвоката на стол, Уоррен поставил ногу на присланный Магнолией листок голубой бумаги и с яростью вдавил его каблуком в ковер.
Луна стояла высоко в небе, и звезды сверкали алмазным блеском, а Уоррен шагал по берегу Сены.
Когда он был с Эдвардом в Африке, они иногда размышляли о том, что будут делать по возвращении в цивилизованный мир.
«Мы проведем несколько дней в Париже, старина, — говорил Эдвард. — Я всегда считал его подходящим местом для наведения мостов между первобытным и просвещенным».