Отомщенный любовник
Шрифт:
– Это ты?
Глубокий голос Рива все еще умудрялся посылать по телу приятную дрожь, несмотря на то, что она злилась на него. И на себя. Да и на всю ситуацию, в принципе.
– Да, – сказала она. – А это не твой номер.
– Нет, не мой. С моим мобильником произошел несчастный случай.
– Слушай, меня это не касается, – выпалила она, пока он не начал извиняться. – Что бы там с тобой ни происходило. Ты прав, я не могу спасти тебя…
– Почему ты вообще хочешь попытаться?
Она нахмурилась. Если
– Я просто не понимаю… почему? – прошептал он.
Ее ответ был прост и шел из глубины души:
– Как я могу не хотеть.
– Что, если я этого не заслуживаю?
Она подумала о Стефане, лежащем на том столе из нержавеющей стали, его холодном и израненном теле.
– Все, у кого бьется сердце, заслуживают спасения.
– Вот почему ты стала медсестрой?
– Нет. Потому что хочу однажды стать доктором. Спасение – вот, как я вижу мир.
Тишина между ними длилась целую вечность.
– Ты в машине? – наконец сказал он.
– В скорой, на самом деле. Возвращаюсь в клинику.
– Ты одна на улице? – прорычал он.
– Да, и заканчивай нести чушь в стиле мачо. У меня под сиденьем пистолет, и я знаю, как им пользоваться.
На другом конце провода раздался коварный смех.
– А это заводит. Извини, но это так.
Она не смогла сдержать слабую улыбку.
– Знаешь, ты меня с ума сводишь. Несмотря на то, что я совсем тебя не знаю, ты выводишь меня из себя.
– Почему-то для меня это комплимент. – Пауза. – Прости за срыв. Тяжелая ночь.
– Да ну, аналогично. И про «прости» и про «тяжелую ночь».
– Что случилось?
– Да много чего. А у тебя?
– То же самое.
Когда он заерзал на кровати, зашуршали простыни.
– Ты опять в постели?
– Да. И да, ты все еще не хочешь знать.
Она широко улыбнулась:
– Клонишь к тому, что мне не следует спрашивать, что на тебе надето?
– В яблочко.
– Знаешь, мы ведь опять за старое. – Она стала серьезной. – Мне кажется, ты очень болен. У тебя голос сиплый.
– Со мной все будет нормально.
– Слушай, если ты не можешь приехать в клинику, я могу привезти то, что нужно, могу привезти лекарства. – Звонкая тишина на другом конце продолжалась так долго, что она сказала, – Эй? Ты там?
– Завтра ночью… сможешь приехать?
Она сильнее сжала руками руль.
– Да.
– Я живу на последнем этаже Коммодора. Знаешь здание?
– Да.
– Сможешь быть там к полуночи? Восточная сторона.
– Да.
Его выдох, казалось, говорил о смирении:
– Буду ждать. Осторожней за рулем, ладно?
– Ладно. И больше не кидайся телефоном.
– Как ты узнала?
–
Его смех заставил ее улыбнуться, но улыбка эта пропала, когда она повесила трубку и положила телефон обратно в сумочку.
Несмотря на то, что Элена ехала на скорости 65 миль в час[102], а на дороге не было никаких помех, ей казалось, что все выходит из-под контроля, кренится от ограждения к ограждению, оставляя дорожку искр, пока она вела больничную машину.
Встретиться с ним завтра ночью, побыть с ним вдвоем в каком-то уединенном месте – это определенно плохая затея.
Но она все равно на это пойдет.
Глава 22
Монтрег, сын Рема, повесил трубку и взглянул на французские двери отцовского кабинета. Сады, деревья и холмистая лужайка, как и великолепный особняк и все в нем, теперь принадлежали ему, а не были наследством, которое однажды перейдет в его руки.
Получив земли, он наслаждался чувством собственности, поющим в крови, но открывавшийся сейчас вид его не впечатлил. Все приготовлено к зиме: клумбы пусты, цветущие фруктовые деревья накрыты сеткой, на кленах и дубах нет листвы. В результате виднелась лишь подпорная стена, что попросту не красиво. Уж лучше прикрыть чем-нибудь те ужасные навороты системы безопасности.
Монтрег развернулся и подошел к более приятному виду, хотя он и висел на стене. С внезапным приливом благоговения он рассматривал свою любимую картину так, как делал всегда, поскольку Тернер[103] заслуживал почтения, как за свое мастерство, так и за выбор предмета произведения. Особенно в этой работе: изображение солнца, садящегося за морем, было во стольких отношениях шедевральным, оттенки золотого, персикового и ярко красного – просто пиршество для глаз, биологией лишенных подлинного обжигающего тепла, которое поддерживает, вдохновляет и согревает мир.
Такая картина будет гордостью любой коллекции.
У него в одном этом доме три Тернера.
Рукой, трясущейся от предвкушения, он взялся за нижний правый угол позолоченной рамы и снял со стены вид на море. Сейф, скрывавшийся за ним, по размерам идеально соответствовал картине и был вставлен в гипсовые планки. После того, как он ввел комбинацию на диске, произошел неуловимый сдвиг, едва слышимый, не дававший никакого намека, что каждый из шести штырей был толщиной с предплечье.
Сейф открылся беззвучно, включился внутренний свет, заливая собой пространство в двенадцать кубических футов, заполненное маленькими кожаными мешочками с драгоценностями, пачками стодолларовых купюр и папками с документами.