Отпечатки
Шрифт:
И снова Джейми был нещадно ошарашен. Усилием воли он заставил свое лицо сохранить хотя бы остатки самообладания, вытер ладонью рот — с удивлением обнаружил, что окурок еще висит между пальцев и бросил его (но тут же подобрал, услышав шипение и запах горелого).
— Сделай лицо попроще, Джейми. Ты, может, забыл, что мы говорим о Лукасе. Он все подготовил. Все это есть в его завещании. Мы должны обсудить еще кое-что — на самом деле важное. Но не сейчас. Он не ожидал, конечно, что это случится так скоро… но все подготовил. Это доказывает, правда, Джейми? Доказывает. Что на самом деле он не считал себя бессмертным.
— А я считал. Считал его бессмертным. О боже, как бы я хотел, чтобы он был… Иисусе. Итак, гм, — где же тогда, Элис? Где именно? Где мы?..
— В туннеле. Все организовано. Просто передай всем, хорошо? В четыре.
Джейми уже вскочил, хлопая себя по карманам пиджака, и направлялся к двери.
— О боже, ничуть, Элис — ничуть. Ты, должно быть, совершенно — о господи: измотана. Положись на меня. Я, гм, — сама знаешь. Со всеми поговорю.
Элис тоже встала и приблизилась к нему.
— Спасибо. Спасибо тебе огромное, Джейми. Не думаю, что смогла бы — сделать все это. Без тебя.
— О. Ты так добра — так добра, Элис, что это говоришь. Но я думаю, ты смогла бы. Я думаю, ты бы смогла.
Элис коснулась его плеча, ладонью нежно провела вверх, пока не коснулась пальцами шеи, и оба они ощутили биение его пульса.
— Знаешь… — тихо-тихо спросила она, — что меня больше всего поражает?
Джейми заглянул в ее глаза, которые внезапно успокоились — и от этого стали прекрасны.
— Что? Что, Элис? Что?
И Элис почти улыбнулась:
— То, что ему… ничего не было подвластно. Вообще не подвластна его собственная жизнь. То, что он просто… перестал существовать!..
Джейми помотал головой; теперь он осмелился взглянуть на нее, ожидая увидеть беспомощность слез. Но нет: она пот прежнему внимательно смотрела на него — губы ее дрогнули, со страхом увидел он, и доверили ему еще одну, еще одну тайну:
— Знаешь, мы ни разу не трахались. Вполне можно сказать. Не считая того, как я — сам знаешь: одевалась и все такое. Мы ни разу. Не трахались. Я привыкла — снимать его напряжение. Я, помимо прочего, для этого и была нужна. Но мы ни разу. Никогда. Не трахались. И кроме этого распутного наряда, он иногда заставлял меня надевать… не знаю, как это звучит, но все же: шляпу. Котелок. Маленький серый котелок с узенькой лентой. Или цилиндр: черный шелковый цилиндр. Он ему нравился, по-моему, больше всего.
Джейми разрывался между желанием отвести взгляд и нежеланием выказывать это желание. Элис поцеловала его — очень крепко, в губы. Быстро отстранилась, пытливо заглянула ему в глаза. А потом снова прижалась губами к его губам. Джейми потянулся к ее плечу — но она, Элис, уже ушла, ускользнула: вывернулась из его рук, а он дрожал и шатался.
— Знаешь?.. — спросила она — казалось, она жаждет (что бы Джейми под этим ни подразумевал). — Знаешь?.. Ну, разумеется, не знаешь — но я скажу тебе, хочешь? Сказать тебе, Джейми, какими были последние слова Лукаса?
И теперь уже Джейми хотел, жаждал: страстно желал узнать это.
— Да. О да, Элис, — да. Какими? Какими — о боже! Что он сказал?
Элис смотрела на него в упор.
— Кейф…
Джейми разинул рот:
— Извини, Элис, — что? Что ты сказала?
— Кейф… — повторила Элис. — Это было последнее его слово. Он только что вошел. После того как побыл — ну, бродягой. Потому что он ходил туда каждый день, видишь ли, и Рождество — не исключение. И я приготовила ему джин с оолонгом, одетая в свое миленькое белье. Оно миленькое, правда, Джейми? И он закурил сигару. Ему это нравилось. Я думаю, не столько сама сигара, сколько нарушать очередное правило, которое он сам и установил. Со шторами то же самое. Ну ладно. Он собирался переодеться для… ну, ты знаешь, для чего. Я приготовила его костюм и все остальное, что нужно. Бордовый, темно-бордовый, в который он одет сейчас… и он рассказал мне, что слышал, когда возвращался по туннелю. Знаешь, там хорошо слышно, что творится в столовой. Он всегда прислушивался. Насколько могу судить, сказал он, все в прекрасном настроении. Он сказал мне: Элис — это будет памятное Рождество. А потом он поставил бокал, затянулся сигарой — а потом, перед тем как, всего за секунду до того, как содрогнуться, содрогнуться так ужасающе сильно, а потом просто перестать существовать… он сказал мне: «Мм, Элис, мм, — сказал он. — Я поистине с нетерпением предвкушаю весь этот… кейф…»
Джейми
— Ну давай, Уна, любовь моя… — нежно настаивал Пол. — Тебе надо что-нибудь съесть, девочка. А? Ты сама знаешь, что надо. Вот Кимми ест бутербродик, да? А? Скажи, Кимми? Давай, Уна, голубушка, — скушай бутербродик: ради меня, хорошо?
Уна подняла голову и посмотрела сквозь него. Протянула руку и взяла бутерброд. Что угодно, лишь бы он замолчал. (До сих пор, подумал Джейми: она до сих пор довольно испуганная; Майк — тот, гм, отдыхает. После того, что случилось, я не слишком удивлен.)
— Тедди… — слабо сказала Джуди (вообще-то я не вижу, где он, ну, знаете, Тедди — но он должен быть где-то здесь, потому что мы все здесь, правда? Где-то рядом. Может, он за вином пошел. А может, просто смылся ненадолго в кухню. Я, видите ли, не знаю планировки: не помню уж, когда в последний раз была здесь, на территории Кимми и Дороти. Здесь полно коробок и целые горы банок; краски, наверное. Может, и краски. Ох. Я так надеюсь, что с Джоном все хорошо. О господи — как это ужасно, то, что случилось: просто ужасно. А Фрэнки — она была просто вне себя, бедняжка. Ох. Как будто всего этого недостаточно… А что с Мэри-Энн? Она так мала — слишком мала для такого: по крайней мере, сейчас она с матерью. Где бы они ни были. Ох. Где же Тедди?.. А — вот он. Вот он. Тогда я сейчас об этом скажу, да? Да, скажу: я сейчас об этом скажу).
— Тедди, милый… может, принести еще?.. Может, самую капельку?..
— Я принес, — ответил Тедди, расставляя бутылки на столе. — Я только что ходил.
— Как бы то ни было… — снова заговорила Элис со своей кафедры — стола у окна. Она отложила бумаги и сняла очки в золотой оправе, которых Джейми вообще никогда прежде на ней не видел. — Такова… суть. Само завещание, ну — составляет целые тома, как вы, вероятно, догадываетесь. Но вот это касается непосредственно вас. — Она указала на кипу толстых конвертов слева от своего нетронутого бокала шардоннэ. — Постарайтесь не забыть — пожалуйста, заберите письма с собой. Когда будете уходить. Все конверты подписаны.
Вновь воцарилась тишина. Бочка скорчился, продолжая нарезать горы бутербродов, которых никто не хотел. Он протягивал полные тарелки Тычку, который передавал их Полу, а тот, в свою очередь, изо всех сил пытался кому-нибудь их скормить.
— Все это… — неожиданно произнесла Джуди, — чересчур… правда? Гм? Все это чересчур…
Джейми, сидевший рядом с ней на диване, кивнул и на мгновение сжал ее скрюченные пальцы. Да, именно, думал он. (Да, и, о боже: вы только посмотрите на Элис, а? Сидит, спокойная такая. Она, Элис, поцеловала меня — поцеловала дважды.) Но что бы Джуди ни имела в виду, она совершенно, абсолютна права — это чрезмерно. То, что еще ранний вечер, по-прежнему Рождество; то, что мы все только вернулись с похорон… боже мой, Лукаса. (И, господь всемогущий: как же это было тяжело.) То, что всего двадцать четыре часа тому назад… О боже. И так далее. И так далее, и тому подобное. Все то, что будет грызть тебя до скончания веков. А теперь еще и это: последняя капля. Лукас завещал нам полные права собственности на наши жилища: мы можем делать с ними, что нам заблагорассудится. И даже сквозь плотную, но истончающуюся дымку, сквозь волны шока и боли, покрытые слоем умопомешательства своего рода — шестеренки в мозгах, могу лишь предположить, будут изо всех сил крутиться, крутиться. Это, как сказала Джуди, просто чересчур. Чересчур, правда: совершенно чересчур. По крайней мере, я рад, что Каролина ушла. Получилось бы, о боже — для Бенни, должен сказать, и без того плохо — что он видел всех нас ночью… по боже, если бы ему пришлось выдержать — вытерпеть еще и это… ну: слишком много. Так что да, Каролина была права, что решила уехать, и немедленно. Хотя что-то — что-то терзает меня, как-то так. Раньше я бы об этом поговорил (раньше!) с Джуди — но вы только взгляните на нее, на бедную мою девочку: она же не в состоянии. Совершенно не в состоянии.