Отпущение грехов
Шрифт:
Смех разом смолк. Притихшие гуляки замерли, уставясь вытаращенными глазами на внушительную фигуру незваного гостя. Легат и два юных римлянина медленно двинулись через зал. Тишину нарушало лишь мягкое постукивание башмаков да едва слышное шуршание шелковой мантии. Наконец кардинал приблизился к невысокому помосту, где в массивном резном кресле восседал португальский инфант. Афонсу Энрикеш смотрел на легата с подозрением: чутье подсказывало ему, что кардинал — союзник его матери и, следовательно, враг, явившийся сюда с новыми угрозами. Поэтому Афонсу не поднялся навстречу легату,
— Милости прошу, сеньор кардинал, — приветствовал он легата. — Добро пожаловать в мою страну.
Возмущенный таким приемом, кардинал сдержанно поклонился в ответ. Во время его долгого путешествия по испанским землям принцы и знатные сеньоры валом валили к нему, чтобы облобызать кардинальскую длань и, преклонив колена, получить благословение его преосвященства. А этот безусый юнец с шелковистым пушком на упругих детских щечках даже не встал и приветствовал его, кардинала, не более почтительно, чем посланника какого-нибудь мелкого мирского князька!
— Я нахожусь здесь как представитель Его Святейшества, — объявил легат тоном сурового осуждения, — и прибыл прямо из Рима вместе с моими возлюбленными племянниками.
— Из Рима? — промолвил Афонсу Энрикеш. При своих длинных руках и ногах и могучем телосложении он умел, если желал, принимать проказливый вид. Так он и сделал и на этот раз. — Что ж, это внушает надежду, хотя до сих пор из Рима я не получал ничего хорошего. Его Святейшество услышит о том, как я готовлюсь к войне с неверными, войне, которая позволит водрузить крест там, где ныне торчит полумесяц. Возможно, он пришлет мне в дар немного золота, чтобы помочь в этом святом деле.
Насмешка больно уколола легата. Его болезненно-желтоватое, аскетичное лицо побагровело.
— Я привез не золото, — отвечал кардинал. — Я прибыл, дабы преподать вам урок веры, о которой вы, похоже, напрочь забыли. Я приехал, чтобы научить вас блюсти свой христианский долг и потребовать немедленного исправления последствий ваших святотатственных деяний. Папа требует незамедлительно восстановить в прежнем положении епископа Коимбры, которого вы изгнали из города, угрожая насилием, и низложить священнослужителя, богохульно поставленного вами на место законно избранного епископа.
— И это все? — с угрожающим спокойствием проговорил юноша.
— Нет, — ответил легат, который смотрел на него сверху вниз, бесстрастный в сознании своей правоты. — Мы требуем также, чтобы вы тотчас освободили даму, вашу мать, которую вы несправедливо заточили в узилище и держите там.
— Это заточение отнюдь не несправедливо, а свидетелями тому — все здесь присутствующие, — отвечал инфант. — Возможно, Рим поверил лживым наветам. Донна Тереза вела распутную жизнь, и мой народ страдал от несправедливости во время ее правления. Вместе с пресловутым сеньором Трава она разожгла пожар гражданской войны в подвластных ей землях. Узнай же от нас правду и поведай ее Риму. Тем самым ты совершишь достойное деяние.
Но прелат был преисполнен упрямства и гордыни.
— Не такого ответа ждет от вас наш святой отец, — сказал он.
— Но таков ответ,
— Берегись, безумный и мятежный юноша! — вспылил кардинал, не сдержав гнева. Голос его зазвучал громче: — Я прибыл сюда, имея в своем распоряжении оружие, мощи которого достанет, чтобы уничтожить тебя. Не злоупотребляй терпением Матери-Церкви, иначе вся сила ее гнева обрушится на твою голову.
Впав в неистовство, Афонсу Энрикеш вскочил на ноги. Душевное волнение исказило его черты, глаза загорелись.
— Прочь! Вон отсюда! — вскричал он. — Убирайтесь, сеньор, да побыстрее, иначе, видит Бог, я, не мешкая, присовокуплю новое святотатство ко всем тем, в которых вы меня обвиняете.
Прелат плотнее закутался в широкую мантию. Он побледнел, но сохранил спокойствие и невозмутимость. Исполненный сурового достоинства, он поклонился рассерженному юноше и удалился с таким спокойным видом, что трудно было определить, кто же одержал верх в этом поединке. И если еще ночью Афонсу Энрикеш считал себя победителем, то утром его иллюзии рассыпались в прах.
Ни свет ни заря его разбудил камергер. Эмигиу Мониш требовал немедленной аудиенции. Афонсу Энрикеш сел на постели и велел впустить вельможу.
Пожилой рыцарь и верный спутник вошел к нему тяжелой поступью. Хмурое смуглое лицо; сурово сжатые губы, почти скрытые седой бородой, превратились в тонкие полоски.
— Да хранит тебя Господь, государь, — приветствовал инфанта Мониш таким мрачным тоном, что его слова прозвучали как благочестивое, но несбыточное пожелание.
— И тебя, Эмигиу, — ответил инфант. — Раненько же ты поднялся. Что тому причиной?
— Дурные вести, государь, — рыцарь пересек комнату, откинул задвижку на окне и распахнул его. — Слушай, — сказал он принцу.
Неподвижный утренний воздух был наполнен нарастающим звуком, похожим то ли на жужжание огромного улья, то ли на шум морских волн во время прилива. Но Афонсу Энрикеш тотчас же понял, что это ропот толпы.
— В чем дело? — спросил он, спуская с кровати мускулистые ноги.
— В том, государь, что папский легат исполнил все свои угрозы и сделал кое-что еще. Он наложил на город проклятие и отлучил от церкви всю Коимбру. Храмы закрыты, и до тех пор, пока проклятие не будет снято, ни одному священнику не разрешается крестить, венчать, исповедовать и свершать иные таинства Святой Церкви. Народ объят ужасом и знает, что проклятие наложено из-за тебя. Теперь они собрались внизу у ворот храма и требуют встречи с тобой, чтобы умолить тебя освободить их от ужасов отлучения.
Афонсу Энрикеш уже поднялся на ноги. Он стоял, изумленно глядя на старого рыцаря; лицо его покрыла мертвенная бледность, сердце сжалось от страха. Оружие, которое обратила против него церковь, было неосязаемым, но разило сокрушительно и беспощадно.
— Боже мой! — застонал он. — Как же мне быть?
Мониш был очень-очень серьезен и мрачен.
— Первым делом надо успокоить народ, — ответил он.
— Но как?
— Есть только один путь. Пообещай подчиниться воле Папы, искупить свои грехи и снять проклятие отлучения с себя и своего города.