Отпущение грехов
Шрифт:
Я смотрю на него сверху вниз. Мне нужно ещё кое-что от него, прежде чем он умрёт — полный контроль над ним.
— Скажи, что ты любишь меня.
Он хмурит брови, и я перестаю двигаться.
— Что?
— Скажи, что любишь меня.
— В смысле? — он смеётся. — А, это какая-то ролевая игра?
Моё лицо охватывает жар. У меня нет времени на это.
— Просто сделай это. Скажи, — говорю я, медленно двигаясь на его маленьком омерзительном члене.
— Я люблю тебя, Эвелин, — не без сарказма выдает он.
Демон внутри меня взвывает, потому что это ложь. Он не любит
Через десять минут между моих грудей уже сбегает пот, а его дыхание становится глубже. Он хватается за ворот моего платья и стягивает материал вниз, обнажая грудь. Его веки подрагивают, а затем открываются. «Он сопротивляется, Эвелин». Мэтью старается держать глаза широко открытыми, но они закрываются против его воли. На его лбу выступают маленькие бусинки пота и скатываются по вискам. Он всё облизывает и облизывает губы, и я знаю, это от того, что у него пересохло во рту. Его руки падают с моей груди на кровать, а я убыстряю темп.
— Посмотри на меня, — говорю я, и его глаза чуть приоткрываются. — Посмотри на меня.
— Я не… — у него заплетается язык, глазные яблоки закатились и вращаются, словно воронка воды закручивается, уходя в слив канализации. — Что ты сделала? Это. Я… Я не чувствую…
Я ещё сильнее, жёстче, со злостью трахаю его. Я так злюсь, потому что грех — не я. Это он. И сейчас я избавляю мир от этого нечестивца. Я совершаю благое деяние. Его ждёт суд, и он виновен. А возмездие за грехи — это смерть.
Я прекращаю трахать Мэтью, сажусь верхом на его живот и смотрю на него. Его лицо меняется, и вот я вижу под собой лицо Захария. Его тёмные волосы, его голубые глаза. Человека, который раз за разом ломал меня. Человека, который сделал меня своим грехом. Из-за него я убила собственного отца. Из-за него мы с сестрой вынуждены были убежать из дома. И это он заставил Господа выбрать меня, чтобы я исполнила Его волю и убивала мужчин, подобных Захарии. Каждый раз, когда я убиваю мужчину, всё, что я вижу, — это лицо Захарии, потому что я ничего больше так не желаю, как убить его, и, убивая мужчин, подобных ему, я убиваю его. Каждый раз я уничтожаю крошечную частичку зла, что живёт внутри меня.
— Ты это заслужил, Захария. Ты сам себе это уготовил.
Я наблюдаю, как Мэтью открывает рот, чтобы сделать вдох. Жизнь — это замечательный, ценный дар, но наблюдать, как зло, словно вихрь, покидает этот мир — ни с чем не сравнимо. Он больше не сопротивляется смерти, он принимает её. Его глаза закрываются, а грудь поднимается в резком вдохе. Положив на неё голову, я слушаю, как медленно бьётся его сердце, борясь за каждый удар. Затем я слезаю с него, ложусь рядом и, улыбаясь, провожу пальцами по рельефным мышцам его живота.
— Мужчины вроде тебя заслуживают куда худшего, но если бы я сама стала получать от этого удовольствие, то это уже
Я лежу так ещё около минуты, пока неровное буханье его сердца не затихает, и его грудь не перестаёт подниматься. Встав с кровати, я опускаю юбку и расправляю волосы. Остекленевшие глаза Мэтью устремлены в потолок, губы слегка приоткрыты. Я беру несколько таблеток и раскидываю их по кровати. Когда прибудет полиция, то они решат, что ему попалась поддельная партия наркоты. Ну, в каком-то смысле, так оно и было…
Взяв в ванной полотенце, избавляюсь от презерватива и вытираюсь, после чего засовываю влажную тряпку в сумку. Уже собравшись уходить, я замечаю Библию, стоящую в центре книжного шкафа. Взяв её с полки и сжав в руках, я ухожу прочь.
Глава 2
Эзра
Звук удара ремня о голую кожу гулким эхом прокатывается по комнате. Она кричит, выгибая спину. Её обнажённое тело прижимается к массивному деревянному кресту, и каждый раз, когда она вздрагивает от боли, в её запястья вонзаются кожаные фиксаторы.
— Терпи, Мария! — кричу на неё я, на этот раз ударяя её по задней части бедра. Она кричит и отчаянно извивается, поддаваясь естественной реакции своего тела.
То, что я делаю, — это психологическая манипуляция, если не больше. Мне нужно задавить в ней инстинкт выживания. Мне нужно заставить её захотеть меня, вызвать у нее желание ублажать меня, желание принять боль. Но мне всё равно хочется ощутить её страх — её крики, ее слёзы. Я не добиваюсь от неё подчинения. Почему? Потому что подчинение не приносит мне деньги. Это за её страх клиенты заплатят мне по высшему разряду.
Всё продаётся, а в нашем мире полно больных на голову ублюдков. И так получилось, что я тот, кто эксплуатирует их извращённые фантазии. Всё дело в спросе и предложении.
Я едва могу вспомнить то время, когда не нуждался в этом, когда я не пользовался этим и не хотел этого.
Шеймус, мой отец во всех смыслах этого слова, говорил мне, что у каждого в этом мире есть свое место. У некоторых есть власть, а некоторые служат тем, у кого есть власть. Чтобы из меня получилось то, что он хотел, Шеймус сделал меня одним из своих полномочных заместителей, и я заболел этим. Избивая Марию, я вспоминаю тот первый раз, когда впервые поднял ремень на шлюху.
Шеймус вкладывает ремень в мою руку, и я смотрю на полоску кожи, в то время как он указывает на деревянную дверь.
— Сейчас ты войдёшь в эту комнату. Там находится связанная девчонка.
Я с усилием сглатываю.
— Ты возьмёшь этот ремень и ударишь её им, — он улыбается, затягиваясь сигарой.
Я снова смотрю на ремень, от блестящей чёрной кожи отражается свет.
— Зачем? — спрашиваю я.
— Тебе многому нужно научиться, сынок, — он смеётся, и из его рта вылетает облачко густого дыма. — Мужчины любят власть. У некоторых она есть, а некоторые служат тем, у кого она есть. Она… — он вновь указывает на дверь, — здесь для того, чтобы служить, а эта услуга подразумевает под собой исполнение желаний маленьких больных ублюдков. Усёк?