Отпуск бойцовской курицы
Шрифт:
Выть громче я не решилась, поскольку помнила золотое правило альпинистов: не ори в горах. Безумно жалея себя, я попыталась подняться. Не тут-то было. Кроме неприятности с рукой, нога застряла в расщелине и никак не хотела вылезать. Богатое воображение моментально нарисовало страшную картину мучительной смерти. Умирать не хотелось, тем более мучительно, поэтому я разревелась. Проплакав какое-то время, я поняла, что спасение застрявших — дело рук самих застрявших.
— Женя, ты сможешь, — приободрила я сама себя, — перво-наперво
Глаза, уже привыкшие к полумраку, стали различать предметы вокруг. Собственно, кроме мокрых стен и таких же мокрых валунов, здесь ничего и не было. Я опустила голову, чтобы посмотреть, что же можно сделать с моей ногой.
— Господи, — вырвался стон из моей груди, — так не бывает!
Нога очень уютно расположилась на… человеческой голове. Я громко клацнула зубами, слегка повернула ногу и без проблем вытащила ее наружу. Меня трясло, как третий вагон в электричке, ну, тот, который моторный. Вместо того чтобы сломя голову ринуться прочь, я уселась на валун и снова зарыдала.
— Клад ищешь? — на плечо легла тяжелая рука.
Я закрыла глаза и громко заорала, плюнув на золотое правило альпинистов. Камни и стены многократно отразили мой крик. От этого он казался еще страшнее. Чтобы отбиться от врага или скрыться с поля боя не могло быть и речи: меня парализовал страх. Та же тяжелая рука зажала мне рот. От такого нахальства я открыла глаза и увидела перед собой… Дуську.
— Чего орешь, ненормальная? От твоего крика стены дрожат! — попеняла мне сестрица. — Ну, я убираю руку?
Я интенсивно закивала. Рука у Евдокии большая и тяжелая, и дышать с каждой минутой становилось все труднее. Ева убрала руку. Я глубоко вдохнула, зажмурилась, вспомнила человеческую голову под собственной ногой и заорала еще громче. Дуська опять облапила своей пятерней мое лицо.
— Так, попробуем еще раз! — проявляла сестрица чудеса выдержки. — Будешь орать?
На этот раз я замотала головой из стороны в сторону. Евдокия осторожно убрала руку. Крика не последовало.
— Умница, — похвалила меня сестра. — А теперь объясни мне причину твоих воплей.
— Ду-ду-ду… — клацая зубами, произнесла я, — та-та-та…
Дуська нахмурилась:
— Это что, ритуальные песни эскимосов?
Я опять замотала головой из стороны в сторону, что должно было обозначать отрицание. От испуга язык отказывался мне повиноваться, и приходилось прикладывать немало усилий, чтобы выдавить из себя хоть какие-то звуки.
— Г-г-голова! — наконец выдохнула я.
— Ну да! — хмыкнула Дуська. — А, кроме того, еще руки, ноги и все остальные части тела.
— Ду… ду… дура! — этот крик стоил мне колоссальных усилий, но удался на славу. Обозвав Дуську нехорошим словом, я окончательно пришла в себя и даже перестала заикаться. Теперь можно объяснить сестре, что произошло. В продолжение моего
— Ты что, не веришь? — с чувством оскорбленного достоинства воскликнула я. — Тогда сама иди посмотри и убедись!
И она пошла! Через секунду раздался громкий вопль:
— Мама!
Видя, что Евдокия не появляется, я заторопилась ей на помощь. Теперь уже ее нога стояла на той голове. Только разница вся в том, что мой тридцать седьмой размер лег-ко вынырнул из расщелины, а Дуськин сорок первый застрял несколько прочнее.
— Интересно, как ее туда засунули, если даже твоя нога не помешается, — пытаясь вытащить конечность сестрицы, пропыхтела я.
— Жень, — подвывая, попросила Евдокия. — сходи за Ванькой. Какой-никакой, a все же мужик. Он там крабов ловит.
— Нечего ребенка мертвяками пугать! Сами справимся. — Я решительно отвергла непедагогичное предложение. — Только вот отдышусь чуть-чуть.
— А мне что же, пока ты отдыхаешь, так и стоять на голове?
— Ну… можешь присесть. Я тоже не Шварценеггер. Тем более что и руку вот разбила. Кровища так и хлещет! — Я присела на камень и занялась осмотром раненой руки. Черт знает, что! Не отдых, а сплошной театр военных действий. Если так пойдет и дальше, вернусь к мужу изувеченной, но с боевыми наградами.
— Женька, — заверещала Дуська, — вытащи меня немедленно отсюда! Тут еще что-то валяется!
При ближайшем рассмотрении «что-то» оказалось человеческой рукой, причем женской. На запястье тускло отсвечивал золотой браслет. Интересно, если хорошенько поискать, может, еще какие части найдем? А где, спрашивается, туловище?
— Ее убили, Дусь, — пролепетала я. — Причем даже не ограбили. Значит, это был не маньяк.
— Тьфу ты, прости господи, все тебе маньяки мерещатся! Вытаскивай же меня, кому говорю, а то хуже будет! — Кажется, страх у сестры прошел, и теперь возвращалось обычное вредное расположение духа. — Ой! По-моему, я вылезла!
В самом деле, Евдокия неверной походкой заковыляла ко мне.
— Пошли отсюда, Жень! Что-то нехорошо мне!
— Подожди! Надо же посмотреть, кто это! Особые приметы и так далее… Может, ее родственники ищут, а она тут лежит, почти целая, только слегка мертвая. Никакой в тебе гражданской сознательности! — Я погрозила пальцем Евдокии и осторожно приблизилась к голове. — Вот черт, не видно. Дай зажигалку!
В неверном свете пламени я пыталась рассмотреть лицо жертвы. Длинные волосы казались темными в полумраке грота, черты лица, наверное, претерпели значительные изменения, учитывая, каким образом голова оказалась в этой расщелине. Многочисленные ссадины и кровоподтеки сделали это лицо практически неузнаваемым. Однако я узнала девушку и почувствовала внезапный приступ дурноты.