Отпуск на двоих

Генри Эмили

Снова тренькнул телефон, и я свалилась на кресло, открывая сообщение.

«Это насчет сэндвичей, которые пропали из комнаты отдыха?»

Секунду спустя пришло и второе сообщение:

«Потому что я их не брал. Там же не стоят камеры наблюдения, правда? Потому что если стоят, то я приношу извинения».

На моем лице расцвела улыбка, и напряжение в груди ослабло, смытое волной облегчения.

Дело было вот в чем: когда-то давно Алекс был уверен, что его уволят из школы. В то утро он проспал и не успел позавтракать, а во время обеденного перерыва у него был назначен прием у

врача. Времени зайти пообедать у него не было, так что он отправился в учительскую, надеясь, что с чьего-нибудь прошлого дня рождения в холодильнике остались пончики или парочка черствых кексов.

Но то был первый понедельник месяца, а учительница американской истории мисс Делалло (которую Алекс втайне считал своим заклятым врагом) каждую последнюю пятницу месяца неукоснительно вычищала весь холодильник и кухонный столик, выкидывая все, что ей казалось лишним. Относилась она к этому очень серьезно и явно ожидала благодарности – хотя, честно говоря, все в основном только страдали, оттого что в процессе мисс Делалло случайно выбрасывала чей-нибудь замороженный обед.

Словом, единственное, что Алексу удалось найти в холодильнике, – это сэндвич с тунцом. Рассказывая мне эту историю, Алекс пошутил, что это буквально визитная карточка Делалло.

Так что он съел сэндвич в качестве жеста протеста (и еще потому, что был голоден). Следующие три недели Алекс провел, будучи полностью уверенным в том, что кто-нибудь узнает о его преступлении и его уволят с работы. Не то чтобы работать учителем литературы в старших классах было пределом его мечтаний, но платили ему неплохо, к должности прилагался приличный соцпакет, и к тому же школа находилась в нашем родном городе, штат Огайо. Для меня это было существенным минусом, но для Алекса это значило, что он будет жить неподалеку от своих трех младших братьев и их отпрысков, которых они усиленно начали заводить.

А работу, которую он действительно хотел – преподавать в университете, – в то время найти было не так уж и просто. Так что Алекс не мог позволить себе потерять работу – и к счастью, все закончилось хорошо.

«СэндвичИ? ВО МНОЖЕСТВЕННОМ ЧИСЛЕ? – написала я. – Умоляю, скажи, что ты стал полноценным вором сэндвичей с морепродуктами».

«Делалло не большая любительница сэндвичей с морепродуктами, – ответил Алекс. – В последнее время ей больше нравится мясная начинка».

«И сколько сэндвичей с мясом ты успел украсть?» – спросила я.

«Учитывая, что нас может читать АНБ, отвечу, что нисколько».

«Ты учитель старших классов в Огайо. Конечно же, нас читает АНБ».

Алекс ответил мне грустным смайликом.

«Думаешь, я недостаточно важная личность для того, чтобы за мной следило правительство США?»

Я знала, что он шутит, но с Алексом Нильсеном вот какая штука. Несмотря на то, что он высокий и широкий в плечах мужчина, который чрезмерно любит спорт и здоровое питание, само воплощение сдержанности, он еще может состроить лицо грустного щеночка. Ну, по крайней мере, он обладает способностью мгновенно его изобразить. У Алекса всегда немного сонные глаза, под которыми виднеются мешки – явное свидетельство того, что он не такой большой фанат здорового сна, как я. У него пухлые губы

идеальной формы с ярко выраженной впадинкой. Наконец, у него вечно взъерошены волосы – на эту часть своей внешности Алекс не обращает внимания, – и все это в сочетании придает его лицу некий мальчишеский вид, который при правильном использовании вызывает у меня чисто инстинктивное желание защитить Алекса от всех невзгод.

Когда его глаза расширяются и начинают влажно поблескивать, а рот растягивается в форме грустной буквы «О», эффект получается примерно такой же, как если бы я услышала жалобный визг брошенного песика.

Когда другие люди шлют мне грустный смайлик, я просто отмечаю, что они чем-то слегка расстроены. Когда Алекс шлет мне грустный смайлик, я знаю, что это электронный эквивалент его лица грустного щеночка, которое он всегда использует, чтобы меня поддразнить. Помню, когда мы напивались, то иногда садились играть в шахматы или «Скрэбблс». Стоило мне только начать выигрывать, как Алекс строил такую грустную рожу, что я начинала истерически смеяться и в итоге падала со стула, умоляя его перестать.

«Ну конечно же, ты очень важен, – напечатала я. – Если бы в АНБ знали о силе Лица Грустного Щеночка, тебя бы уже вовсю клонировали в правительственной лаборатории».

С минуту Алекс что-то печатал, потом останавливался, потом печатал снова. Я подождала еще немного.

Может, это оно? Сообщение, после которого он перестанет мне отвечать? Или мы начнем обсуждать ту старую тему? Хотя, зная его, скорее всего, он просто скажет что-нибудь вроде: «Приятно было поговорить, но мне пора спать. Доброй ночи».

Треньк!

Я начала хохотать. В груди разлилось успокоительное тепло.

Это фотография. Размытый снимок, на котором освещенный тусклым фонарным светом Алекс делает свое печально известное лицо. Как и почти любое селфи, которое он когда-либо снимал, фотография сделана немножко снизу, и его голова кажется непропорционально длинной. Я запрокинула голову, все еще хохоча как безумная.

«Ах ты мерзавец! – напечатала я. – Сейчас час ночи, а мне хочется немедленно отправиться в приют и спасти какого-нибудь бедняжку».

«Ну-ну, – ответил Алекс. – Ты никогда не заведешь собаку».

В груди как-то болезненно кольнуло. Алекс самый аккуратный, чистоплотный и организованный человек из всех, что я знаю, но он ужасно любит животных, и я практически уверена, что он считает большим недостатком то, что я не готова взять на себя ответственность за питомца.

Я обернулась на одинокий засохший кактус, позабытый в дальнем углу балкона. Покачав головой, принялась набирать следующее сообщение.

«Как поживает Фланнери О’Коннор?»

«Мертва», – написал Алекс.

«Кошка, а не писательница!»

«Тоже мертва», – ответил он.

Сердце у меня замерло. Как бы я ни презирала эту кошку (и чувства наши были абсолютно взаимны), я знала, что Алекс ее просто обожал. А потом ко мне пришло осознание, что Алекс даже ничего не сказал мне о ее смерти, и это ранило меня еще сильнее.

«Алекс, мне так жаль, – быстро набрала я. – Господи. Мне ужасно жаль. Я знаю, как сильно ты ее любил. У этой кошки была замечательная жизнь».