Отпуск в тридевятом царстве
Шрифт:
Олквин заставлял себя не перебивать, надеясь, что подробности параллельной истории еще услышит потом.
— Вот я и подумала, — уставившись на горящую свечу, произнесла Джелайна. — А что, если именно с той поры и пошло расхождение с нашим миром? Сильная церковь не поддерживала королевскую власть. Не было Крестовых походов, Столетней войны с Францией, или Лувеньоном, как она у вас называется. Не произошло учреждения парламента и образования сильной морской державы. Вместо этого Хорверолл распался и попал в блокаду скандинавов. То есть, бангийцев, — поправилась она. — Викинги завоевывали
— А это могло продолжаться до двадцать первого века?
— О, нет. Только если и весь остальной мир застрял так же прочно. Изоляция изоляцией, но даже с трудом сохранившиеся первобытные пигмеи в диких джунглях моего мира догадываются о том, что огромные стальные птицы, летающие высоко в небе, сделаны человеческими руками.
Стальные птицы стали последней каплей в чаше терпения Олквина.
— Все, хватит, — загорелся он, разворачивая свой заветный список. — Если причина отставания прогресса и была вашим заданием по моему миру, то решение вы нашли. Теперь я буду задавать вопросы, интересные мне.
Женщина взяла у него пергамент и внимательно просмотрела.
— А вы не размениваетесь на мелочи, — одобрительно усмехнулась она. — Ну, что ж, я попытаюсь научить вас всему, что приведет к ответам. Но за два месяца мы успеем совсем немного.
— Сколько успеем, — подхватил Бенвор. — Если не будет нападения из Анклау, то я постараюсь вернуться как можно раньше, и продолжим.
Время — коварная вещь. Позднее Олквин недоумевал: почему прежде ему казалось, что два месяца — это много? В ожидании время тянулось, словно застыв на месте, а теперь понеслось стремительно, как горный ручей.
Поначалу Джелайна по утрам привычно уходила в лес. Она сильно сократила свои тренировки, но уже через неделю Бенвор, видя, как медленно они продвигаются, попросил ее пока забросить их совсем. Конечно, Джелайна не обязана была посвящать целые дни исключительно ему одному, но она согласилась.
Занятия с ней были полной противоположностью нудным монастырским урокам, где мальчиков заставляли лишь бездумно заучивать наизусть. Джелайна старалась, чтобы Бенвор понял суть, а не вызубрил. И это оказалось намного лучше, потому что осмысленное запоминалось само.
Удивительное устройство в голове, обеспечивающее Джелайне абсолютную память на работе, пригодилось и теперь. Благодаря ему она последовательно вспоминала все, чему когда-то учили ее саму, и капитану оставалось только удивляться, как много всего открыли ученые ее мира за последние столетия. Когда-нибудь, наверное, и в его мире тоже родятся свои Галилей, Ньютон, Декарт, Бойль, Дарвин и остальные. Джелайна уверяла, что это произойдет обязательно — при любых темпах прогресса развитие человеческой мысли во всех утопиях идет с одинаковой закономерностью.
В особенно хорошем настроении женщина соглашалась рассказывать интереснейшие истории из жизни своего и чужих миров. И Бенвор постепенно научился улавливать подходящие моменты. Это оказалось совсем нетрудно — от настроения Джелайны непонятным образом стало зависеть его собственное самочувствие. Однажды Олквин признался ей
Впрочем, о чем бы ни рассказывала Джелайна, капитан всегда внимал ей с одинаковым удовольствием, легко погружаясь в яркую воображаемую реальность, создаваемую умением женщины превращать любую тему разговора в захватывающее повествование. Он так привык слушать ее, что иногда делал это даже во сне. Перегружаемый информацией мозг постоянно выдавал по ночам жутко запутанные видения, и лишь знакомый голос, ставший уже таким привычным, спасал от зарождающихся кошмаров, легко расплетая смысловую паутину и раскладывая все по полочкам. Бенвор заметил, что даже когда он сам мысленно задает себе вопросы, ответы на них все чаще звучат в его сознании голосом Джелайны.
Олквин привык к голосу, но лицо женщины продолжало вызывать его неослабевающее любопытство точно так же, как и в первый день. Он смотрел на нее постоянно, но ее облик ускользал почти сразу, стоило лишь отвести взгляд. Капитан продолжал пытаться запомнить ее черты, и вскоре обнаружил, что их можно ненадолго запечатлеть только по отдельности. С этого момента он стал присматриваться к мелочам — к тому, как Джелайна поднимает брови, меняет направление взгляда, сдувает с глаз русую челку, прикусывает губу, улыбается или хмурится. Это особенно занимало его, когда женщина увлекалась, и ее мимика становилась очень оживленной. Она вся словно светилась изнутри в такие минуты. Иногда Бенвор ловил себя на том, что неотрывно любуется Джелайной во время лекций. И однажды понял — почти неуловимая для невнимательного взгляда, несомненная гармония этого странного лица раскрывалась только в непрерывном движении.
Олквин будто очнулся, когда до него дошло, что уже больше минуты стоит тишина, а лицо Джелайны застыло и вновь стало невыразительным. Женщина молча смотрела на него, поджав губы. Юноша расправил плечи, чувствуя себя так, словно только что вынырнул из глубины, и снова может дышать и отчетливо слышать.
— Похоже, вам это совсем не интересно, — тихо сказала она. — Давайте сделаем перерыв.
— Нет-нет, — торопливо ответил Бенвор. — Продолжайте.
— А уже все, — хмыкнула Джелайна. — Вы можете повторить мою последнюю фразу?
Капитан напряг память, но последним отчетливым впечатлением было лишь то, как женщина прищурилась, прежде чем умолкнуть. Вздохнув, он опустил голову.
— Мы занимаемся ежедневно по двенадцать часов, — с явным упреком произнесла Джелайна. — Не пора ли сжалиться над собой и признать, наконец, что впихнуть в два месяца материал нескольких лет попросту невозможно? Даже я едва выдерживаю, а ведь мне не привыкать к многочасовым урокам.
— Так вам тяжело? — спохватился Олквин. — Почему же вы не сказали сразу?