Отпуск
Шрифт:
Петельников отдохнул. Подкоп, нужен подкоп. До моря тут недалеко — обрыв же. Найти бы консервную банку или какую-нибудь железку. Он вспомнил про спички, купленные в столовой.
Инспектор чиркнул одну и закрыл глаза — маленькое жёлтое пламя показалось атомной вспышкой. На второй спичке глаза привыкли. Он осмотрелся…
Мусор и пыль… Доски со стен сорваны. Ни одной железки, кроме мятой канистры. Да и не поможет тут никакая железка — подпол был выбит в серовато-зелёной глине, крепкой, как асфальт. Её взял бы только лом, и Петельников теперь не знал, в какой стороне море.
Поджечь, поджечь мусор, куски дерева и половицы над головой — пусть горит
Стучать в половицы, пока кто-нибудь не услышит. Он схватил рейку и ударил в доски над головой, но гнилое дерево разломилось на несколько кусков, как рассыпалось. Петельников схватил вторую — она обломилась ещё в руках.
Тогда кричать. Он замешкался, не зная, что выкрикивать. «Караул», «помогите»? Ему, старшему инспектору уголовного розыска, кричать такие слова… И он заорал: «А-а-а…», стараясь звуком прошибить могильные стены. Кричал долго и протяжно, пока ему не показалось, что все звуки скопились в этой яме и сейчас войдут обратно в глотку. Петельников смолк. Стало ещё тише. Да и кому кричать? Возле этого дома не было растительности и пляжа. Егозливые волны размывали глину и серой взвесью мутили воду. Сюда не ходили гулять и тут не купались. Даже рыбаки не удили.
Не зная уж и зачем, он вновь зажёг спичку и стал осматривать пол. Ничего. Мусор, тьма и глухие стены. Много бумажек, жёлтых, полуистлевших, как клочки папируса. Один, неожиданно свежий, лежал поверху. Он поднял его, чиркнул новую спичку и осмотрел. «Ава, доченька…» Заточённый! Тот же почерк, тот же карандаш, что и в бутылочной записке.
Вот, значит, как. В этом доме сидел человек, который написал записку, сунул в бутылку, запечатал глиной и, видимо, незаметно швырнул меж оконных досок под обрыв. Потом его опустили в этот подпол, где он тоже пытался что-то написать, но, вероятно, не успел. «Ава, доченька…» Скорее всего помешал он, инспектор, когда подошёл ночью к дому. Этот человек, заточённый, стар, у него есть дочь со странным именем Ава, которая живёт, видимо, в посёлке. Этот человек наивен, коли полагается на бутылку…
Да, но при чем тут он, Петельников? Он-то как попал в поле зрения тех, которые заточали или что там делали? Попал просто. Его запомнил тот самый глаз, его запомнила та скула. Может, глаз и был Олегов? Нет, ту скулу Петельников заприметил. Этого Олега к нему подослали, чтобы убрать. И вот он сидит в подполе…
Нелепость. Жуткая нелепость. Ему стало обидно до боли в скулах, и эта обида предательски двигалась к глазам… Что ж — смерть в подвале? Ему приходилось видеть скелеты в заброшенных окопах — там ребята погибали в бою, на людях, точно зная, ради чего им лежать этими скелетами. Впрочем, он схватился с шайкой, и, может быть, смысл в его гибели тоже будет… Да он и не с такими шайками схватывался. И выходил победителем. Нет, были и поражения. Он перебрал их в памяти, свои поражения, — все они случались лишь оттого, что инспектор получал удары сзади, из-за угла, неожиданно… Как теперь. Но таких нелепых поражений он не знал…
Оставалось надеяться на случай: сюда мог забрести дикий турист или могли переночевать бездомные отпускники. Оставалось ждать. Поэтому нужно беречь силы.
Он лёг на мусор и начал слушать землю.
Больше всего он страдал от беляшей, съеденных вечером, — хотелось пить. Если он умрёт, то от жажды. Болела голова и шея. Он не знал, ночь ли ещё, утро, или пошёл второй день — часы его стояли. В темноте и тишине время повисло, как в космосе. И мерить его
Видимо, он дремал. Или забывался. Тогда видел майора, который подёргивал седеющие усики и повторял: «Эх, капитан…» За ним, за майором, на маленьком столе стоял пузатый графин с водой. Инспектор пытался его схватить, поднимал руку, но слова начальника «Эх, капитан…» останавливали.
А майор вдруг сказал: «Эх ты, Сивый». Петельников удивился — он был тёмный: белая кожа и чёрные блестящие прямые волосы. Он удивился и открыл глаза, вперившись взглядом в темноту.
— Сивый, рви эту, — глухо сказал наверху вроде бы женский голос.
Петельников вскочил и крикнул не своим, хриплым дискантом:
— Эй, кто там?!
Наверху моментально всё стихло.
— Откройте, откройте!
Быстрый звук каких-то шлёпающих — босых? — шагов пересёк дом с угла на угол. Убежали. Видимо, это были ребята, которых испугал его замогильный крик.
Он схватил рейку и начал стучать — дети любопытны, должны вернуться. Но рейка сразу же обломилась. Тогда он стал хватать обломки и швырять их в крышку подпола. Ноги дрожали, сверху сыпался песок, в ушах стоял гул, не хватало воздуха, а он швырял и швырял…
— Кто стучит? — спросил звонкий голос.
— Ребята, откройте! Скорее откройте!
— Тут бревно..
— Позовите взрослых! Только не убегайте!
— Попробуем рычагом. Сивый, давай-ка, ты гантели жмёшь…
Они завозились, кряхтя и поругиваясь. Видимо, не могли найти подходящего рычага. Потом что-то застучало, потом покатилось, потом упало… И вдруг — тишина.
Петельников напрягся, непроизвольно взметнул руки туда, к полу дома, к своему потолку…
В тишине неуверенно скрипнуло, но не так, как скрипят железные петли дверей и калиток, а глуховато, когда доска трётся о доску. И Петельников увидел над собой прямоугольник света и две головы.
— Ребятки, детки… — пробормотал он, бросился вверх, но не допрыгнул, сорвался и упал на колени.
Ребята опустили широкую доску, по которой он выполз муравьём…
Жаркое солнце через открытую дверь ударило ему в лицо. Он схватился за глаза и притих. Но сквозь руки, сквозь стены дома проходило его тепло, а вместе с ним шло тепло земли, трав и моря. Петельников вдруг ощутил дикую прелесть жизни, прелесть существования своего тела; ощутил через солнце, да, видимо, солнце и было жизнью. Не потому ли все отдыхающие жарятся на нём, словно тоже побывали в подвале?
— Сколько времени? — хрипло спросил он.
— Часа три, — ответил высокий смуглый мальчик.
Он просидел ночь и полдня и теперь по-дурацки улыбался, радуясь белому свету.
— А зачем вы туда залезли? — поинтересовался другой паренёк, Сивый.
— Меня посадили.
— Кто?
— Да шутник один, — счастливо ответил Петельников.
— Это не шутник, — усомнился высокий.
И тут инспектор увидел на полу литровую банку воды — оказывается, пресная вода имеет свой пресный вид.
— Попить хотите? — спросил Сивый.
Инспектор проглотил воду одним большим глотком, отдышался и тихо сказал:
— Спасибо, ребятки. Вы спасли мне жизнь.
Они смотрели насторожённо — из погреба, из-под бревна, вылез грязный, небритый, окровавленный мужик, сообщил какие-то глупости и выпил банку воды.
— Ну, ребятки, поговорил бы с вами, да надо искать того шутника…
— Будете бить? — заинтересовался Сивый.
— Нет, не буду.
— Боитесь?
— Я против самосуда, — вздохнул Петельников. — В милицию его сдам. Братцы, ещё раз спасибо.