Отпуск
Шрифт:
– Ой, вы знаете! – сказали мне. – Ой, вы не знаете! Она умерла!
Конечно, я сделал вид, будто совершенно не в курсе.
– Да, очень неожиданно, кто бы мог подумать, мы тут все в шоке, так взволнованы, так озабочены, я вон тоже провериться решила, и Галина Сидоровна тоже, а муж мне так и сказал…
Знаете, что оказалось самым трудным? Вставить в поток короткий и вроде совершенно невинный вопрос. Вставить так, чтобы казалось, что интересуюсь я не столько малознакомой мне женщиной, а весьма актуальным
– А где хоронили? А то, знаете, сейчас…
– Да, сейчас и дорого, и мест нет, а за подхорон такие взятки берут!.. Я ее семью понимаю, хотя могли бы, конечно, и более внимательно отнестись, а так на окраине, туда ведь не поездишь… Где окраина? Ой, далеко… На…
Чтобы болтливая дамочка НЕ насторожилась и, не дай бог, не стукнула мужу или еще кому, пришлось сделать в разговоре два поворота, и только потом сказать, что я чуть позже перезвоню.
Тетка-болтушка солгала. Не такая уж и далекая была окраина, и не так уж трудно оказалось туда добираться.
Ненавижу свежие кладбища. Впрочем, не то что ненавижу, а скорее не люблю. Стройные шеренги свежих могил, и даты – одна за другой, как на календаре. Послушно и дисциплинированно, будто в армии. Рядовой такой-то, я! Ложись! Есть! Такой-то! Я! Ложись! Есть!
Словно стоишь в строю и ждешь, когда очередь дойдет и до тебя.
Другое дело старые, полузаброшенные кладбища пятидесятых-семидесятых годов. Там не солдаты лежат. Там скромный крестик с полустертым «1953» граничит с роскошным бюстом «1994», на котором выбит мордатый дядя в норковой шапке да еще с мобилой в руке. Сейчас многие еще помнят, что означала мобила в тысяча девятьсот девяносто четвертом, а лет через полсотни будут здорово удивляться. Как сейчас мы удивляемся памятникам в виде дерева с обрубленными ветвями. Лично я слышал с десяток версий об этой моде шестидесятых, и больше всего мне нравится вариант о последнем из рода.
Если, конечно, термин «нравится» вообще здесь пригоден.
Но есть у новых дисциплинированных кладбищ и преимущество, а именно – сторож и книга, где все записано.
Кто, когда и самое главное для меня – где.
Там, наверху, то ли издевались умышленно, а, может, плевать они все хотели на нас. Так или иначе, но как раз к моему визиту подтянулась и очень неслабенькая метель.
Снега и так было почти до колен, а тут он еще и обрадовался возможности полетать. И не просто так, а в морду. И за шиворот тоже.
Велико было кладбище, и брести в снегу было трудно.
1999.
Интересный был год, ага. Некоторые из нас сделали неплохой скачок вверх,
2000.
Программисты потерли руки и сказали, что ничего не произошло именно благодаря им.
2001.
Один мой знакомый, наблюдая, как падают два небоскреба, прыгал и от радости орал: «Началось, началось!»
2002.
Оказалось, что все-таки началось, но не там.
2003.
Оказалось, что уже почти закончилось.
2004.
Я отошел от дел и завел кота.
2005.
Началась массовая раздача денег.
2006.
Оказалось, что счастье все-таки не в деньгах.
Две тысячи седьмой, восьмой, девятый, десятый…
ДЕСЯТЫЙ?
В десятом ее не было.
Я вернулся по собственным следам. Впрочем, следы были уже условные, метель немедленно превращала их в небольшие ямки; полчаса – и уже не скажешь, что здесь кто-то прошел.
Аллея семьдесят восьмая. Номер сто тридцать шесть.
Памятник.
Фото.
Фамилия.
Имя.
Дата.
Дата!
ДАТА!..
Дата была в прошлом году. Две тысячи девятого. Не самого лучшего, но и не худшего моего года.
Получалось так, будто она умерла месяц назад.
То есть за неделю до того, как трижды нажала кнопку моего старенького звонка.
Я сел прямо на снег и расстегнул воротник. Метель радостно сыпнула мне холодом прямо в душу.
Отпуск. Отпуск. Отпуск.
Вот о каком отпуске она говорила.
Две недели.
Вот почему она так уверенно сообщила, сколько осталось. Медицина не работает с такой бешеной точностью.
Боль и спецэффекты.
Вот почему не было ни боли, ни других некрасивых моментов. Потому что все эти неромантичные эффекты закончились.
За неделю до ее визита ко мне.
Несмотря на метель, мне стало жарко и не хватало воздуха. Я снял шапку и совсем распахнул куртку.
Но снег таял в десяти сантиметрах от тела.
Что ж. Теперь я знаю, куда она вернулась. Спасибо ей, и спасибо тем, кто позволил ей маленький отпуск. Жаль, что возвращаться пришлось в такое время и в такую глушь. Жаль, что она, видимо, привязана к месту, где лежит тело.
Мне в этом плане легче. Разорванное, сожженное, развеянное взрывом тело мое… оно теперь везде. Я стал воздухом, землей и водой, цветами, кустами и, по крайней мере, одним быстро растущим кленом. Чтобы вернуться из отпуска, мне не нужно посещать какое-то определенное место. Единственное, к чему я привязан жестко и неизбежно – это к сроку.
И кончится он как раз через десять минут.
Резким движением я стянул свитер и встал, подставляя метели голый торс; наслаждаясь резкими, как удары бичом, струйками колючего снега и холодом.
Там, куда я должен вернуться, довольно жарко.