Отпусти своего демона
Шрифт:
На старт выходили по двое, предварительно закрыв номера мотоциклов накладкой с поляризационной пленкой, чтобы не попасть на радары дорожных камер. Место финиша сообщалось заранее, так что участники могли предварительно рассчитать тактику гонки. Во время заезда разрешалось нарушать правила дорожного движения, подрезать, ударять, тормозить соперника.
В своем первом заезде Иван вышел против опытного байкера и проиграл ему в пух и прах. Проиграл Кравцов и вторую, и третью гонку. После четвертого поражения он понял свою ошибку. Иван всю жизнь проповедовал здравый смысл, привычка разумно мыслить не покидала
Кравцов любил адреналин, но благоразумно избегал серьезных опасностей. И к чему это привело? Он остался в одиночестве, разочарованный, потерянный, подавленный. Прежняя схема оказалась ущербной и выработала свой ресурс. Возможно, будь он смелее и отчаянней, все бы сложилось иначе. Кто знает? Может, и его друзья все еще были бы живы. Джек не винил себя в гибели товарищей, но ведь порой один поступок способен кардинально изменить будущее. Кравцов не знал, где и когда упустил шанс направить судьбу в желанное русло. Зато понимал, что теперь сделает все от себя зависящее. Новые обстоятельства требовали нового поведения. И он с радостью примет вызов. Что ему терять? Раньше он хотел стабильности и удовольствий. Сейчас он желал эйфории, ни больше ни меньше.
В свой пятый заезд доктор Джекил – так он представился в клубе – выжал из «Кавасаки» все, что в него вложили конструкторы. Он с такой яростью несся вперед, будто обменял инстинкт самосохранения на маниакальное желание сдохнуть как можно эффектней. Вся его страсть, вся накопленная за годы благоразумности энергия вырвалась наружу и понесла его, подобно прорвавшему плотину потоку. Было одновременно и страшно, и умиротворяюще. Ветер, холод, рев мотора. Вибрация рождалась в кончиках пальцев и пронзала все тело. Джек чувствовал жизнь каждой клеткой своего организма, ставшего необычайно восприимчивым к ничтожнейшим раздражителям. В нем проснулся незнакомый человек – отчаянный, исступленный, одержимый скоростью. Это было чистой воды саморазрушение. Но впервые за последние месяцы Джек ощущал себя по-настоящему цельным.
Пятый заезд он выиграл. И все последующие тоже.
Надо сказать, гонки приносили неплохие дивиденды, в разы превосходившие доходы в клинике. Кравцов сократил до минимума свои психотерапевтические часы и наведывался на работу всего трижды в неделю. Он создавал вокруг себя иную реальность, и она его полностью устраивала. Раньше с негативными мыслями ему помогал справляться позитивный настрой и профессиональные навыки. Теперь эти методы вызывали зевоту. Джек устал жить рассудком. Безрассудство приносило больше драйва.
Кравцов плохо помнил тот февральский вечер, когда отец подобрал его на улице, едва соображающего от наркотического дурмана. В памяти запечатлелась лишь та часть, когда ему, уже лежавшему в палате, давали таблетки и ставили капельницы. Отец неотлучно находился рядом. И даже когда медсестры выгоняли
Отец внимательно слушал сбивчивую речь сына и не верил ни единому его слову. Быть может, потому, что в его словах действительно не было правды. Кравцов не смог признаться, что же на самом деле случилось. Выдумал историю о глупом желании приобрести новый опыт, который впоследствии вышел из-под контроля.
Отец взирал на него строго, почти отчужденно, но Джек видел то, что скрывалось в его сердце: боль и страх за родного ребенка. Сергей Иванович подозревал, что сыну пришлось пережить нечто настолько отвратительное, что он не решался произнести это вслух. А ведь между ними всегда были доверительные отношения. Сергей Иванович не давил, не лез в душу – сын сам всегда охотно делился переживаниями и надеждами.
Ивана тошнило от необходимости лгать отцу. Но по-другому он тогда не мог. Он понимал, что говорит чушь, в которую сложно поверить, и боялся, что отец начнет задавать вопросы и докапываться до истины. Ответить складно Иван все равно не сможет и лишь усугубит возникшее напряжение. Он поднял на отца мутный затравленный взгляд:
– Пап, я знаю, что очень много прошу.
– Сын… – попытался перебить его Кравцов-старший, но Джек остановил его:
– Погоди, пожалуйста. Дай мне сказать. Я знаю, что очень много прошу. Но мне нужно, пап, мне сейчас очень нужно, чтобы ты меня не расспрашивал.
– Ты ведь понимаешь, что это не шутки? – нахмурился тот. – Иван!
– Я понимаю. Ты даже не представляешь, насколько я понимаю. – Грустная усмешка тронула его губы. – И обещаю. Я клянусь, что впредь никогда не притронусь к наркотикам. В это ты можешь поверить?
– Хотел бы, сын, хотел бы поверить. – Сергей Иванович порывисто поднялся со стула и повернулся к окну, нервно сцепив пальцы за спиной.
– Я ведь раньше не подводил вас с матерью. – Джек замолчал, унимая неприятную дрожь. – Прости мне этот единственный раз.
В палате повисла тишина. Кравцов-старший шумно повернулся на каблуках и нахмурил брови, сразу постарев на несколько лет:
– Ты уверен, что тебе не нужна помощь?
Иван обвел рукой больничную палату:
– Уже получаю.
– Я имею в виду не медицинскую помощь. У тебя какие-то проблемы, о которых ты молчишь? – не сдавался отец. – Ты ведь в курсе, что можешь рассчитывать на мою поддержку?
– Я знаю, спасибо. Но у меня все в порядке. – Иван на секунду задумался и добавил с улыбкой: – Похоже, наметилась одна неприятная тенденция.
– Какая именно? – Кравцов-старший машинально поправил ремень наручных часов. На его лице застыла суровая внимательность.
– В последнее время каждый приезд в Мюнхен приводит меня на больничную койку. Может быть, эта страна хочет что-то мне сказать? – пошутил Джек, надеясь рассмешить отца.
Тот остался серьезным. Но допрос продолжать не стал…
Иван снизил скорость, сворачивая к подземному гаражу. Когда ездил на машине, парковался во дворе, но мотоцикл требовал особого отношения. Пришлось оплатить место на многоуровневой парковке в паре кварталов от дома.